Номер
10(79)
октябрь 2016 года
<<< back to non-mobile |
|
Марина Ясинская |
Рыцарь и авиадóра
Первый
полёт Лидочка совершила на свой восьмой день рождения. Вернувшись домой
после выставки аэростатов в Гатчине, восхищённая увиденным девочка съехала
с крыши сарая на зонтике. Лидочка
упала в крапиву, ушиблась и так сильно испугалась, что батюшка,
известный генерал, герой Балканских войн Михаил Николаевич Андреев, почти
не ругал дочку, только оставил её без ужина.
Став
гимназисткой, Лидочка продолжала грезить о полётах. Она зачитывалась
журналом «Воздухоплаватель», она мучила преподавателя физики вопросами об
аэростатах. Когда же в восьмом году в Петербурге открылся аэроклуб, у
которого был собственный воздушный шар, Лидочка мало того, что постоянно
сбегала на взлётное поле, так ещё и пыталась убедить инструктора, сначала
кокетством, а после – стянутыми из материнской шкатулки жемчужными
серьгами, чтобы её хоть раз взяли с собой в воздух. Впрочем, в этом она
так и не преуспела.
Первый
настоящий полёт Лидочка совершила двумя годами позже. Батюшка по приказу
императора проводил личный смотр воинской части нового вида –
воздухоплавательной, в состав которой входило более дюжины дирижаблей
новейшей конструкции. Лидочка напросилась с ним, побожившись вести себя,
как полагается благородной девице, то есть не начинать дискуссии с
авиаторами о достоинствах и недостатках мягких и жёстких дирижаблей, не
расспрашивать наземный персонал о подробностях причаливания, и уж тем паче
не просить механиков показать ей двигатели, которыми оснащены машины.
Поначалу
девушка и впрямь чинно следовала за батюшкой, во все глаза смотрела на
громадные летательные аппараты и слушала, как Михаилу Николаевичу
докладывали о том, сколько бомб и гранат можно нести на одном таком
дирижабле в случае военных действий. Но Лидочка вмиг позабыла все свои
обещания, когда по окончании осмотра парка дирижаблей их повели в отдельно
стоящий ангар, где экспериментировали над созданием новых летательных
машин – аэропланов, ненадёжных лёгких конструкций, едва способных нести
человека.
- Между
нами говоря, господин генерал, - с доверительной усмешкой шептал на ухо
Михаилу Николаевичу командир воздухоплавательного воинского отделения, -
не зря мы отклонили предложение этих американцев, братьев Райт, о покупке
их изобретения. Судите сами, много ли толку от этих машинок из фанеры и
ткани? Да и те всё никак собрать не могут. Мои лучшие
офицеры-воздухоплаватели три месяца бились – и без толку. Я их уже
отозвал, а сейчас там только энтузиасты и копошатся. Якобы слышали, что
кто-то из киевских инженеров сумел-таки взлететь. Да вот смотрите сами –
сейчас ещё раз пробовать собираются!
И впрямь
– двери ангара распахнулись, и несколько мужчин выкатили из него лёгкую
многокрылую машину на колёсах с деревянным пропеллером на носу.
Узкие пластины, расположенные друг над
другом, связанные стойками и растяжками, делали аэроплан немного похожим
на многоярусный стеллаж или этажерку. Один из мужчин забрался на
сидение пилота, лопасти пропеллера закрутились, и лёгкая машина,
подскакивая на кочках, понеслась вперёд по полю. А потом внезапно
поднялась в воздух, пусть и совсем невысоко. Наблюдавшие за этим у ангара
мужчины заулюлюкали и подбросили в воздух шапки. Аэроплан, тем временем,
сделал над полем круг и, задев брюхом забор, рухнул на траву.
Сопровождавший батюшку офицер
пренебрежительно фыркнул:
- Ну, и
что это за баловство? Будущее военного воздухоплавания
совершенно определённо за дирижаблями.
Генерал
задумчиво кивнул, а Лидочка, тем временем, заворожённо смотрела на
крылатую машину. Это была любовь с первого взгляда. До сегодняшнего дня
она не верила, что может быть что-то прекраснее аэростатов, но аэроплан
покорил её сердце в мгновение ока.
Тем же
вечером, ускользнув со званого ужина, который давали в честь её батюшки,
Лидочка пробралась к ангару.
Хотя на улице уже стемнело, в ангаре горел свет, и девушка увидела внутри,
за рабочим столом, заваленным чертежами, одного из авиаторов.
Воспитанница института благородных девиц, Лидочка уже знала о себе, что
природа не наделила её красотой, элегантностью и очарованием, которыми
могли похвастаться многие её подруги. Лидочка не была тонкой, воздушной
блондинкой с томным взглядом голубых глаз, плавными манерами и длинными
ресницами. Она была живой и порывистой кареглазой брюнеткой. А когда
невысокая Лидочка водружала себе на голову модную широкополую шляпу, она
казалась ещё ниже ростом и в сердцах называла себя табуреткой.
Действительно, не-красавицы не вызывают романтических порывов у нарядных
молодых дворян и красивых офицеров, а потому флиртовать с работающим в
ангаре авиатором можно было и не пытаться – только выставишь себя полной
дурочкой.
Но
устоять перед искушением Лидочка просто не могла, и потому пошла напролом.
Представившись молодому штабс-капитану, девушка забросала его вопросами об
аэроплане. Поначалу принимавший её любопытство за праздное, штабс-капитан
вскоре понял, что девушка и впрямь интересуется воздухоплаванием, и,
увлекшись, даже провёл её к загнанному в ангар аэроплану, позволил
забраться на сидение пилота и объяснил принцип управления машиной. И когда
Лидочка завела мотор, не встревожился. Лишь когда машина, качнувшись,
медленно поехала вперёд, прямо сквозь открытые двери ангара, штабс-капитан
спохватился и закричал:
- Лидия
Михайловна, позвольте, куда же вы? Постойте!
Но
Лидочка и не думала останавливаться. Свежий вечерний ветер бил ей в лицо,
по сторонам от неё раскинулись крылья, а летучая этажерка всё быстрее и
быстрее бежала вперёд, пока, наконец, не взмыла в воздух.
Лидочка
пролетела не более двадцати метров и, не сумев удержать в равновесии
оторвавшийся от земли аэроплан, рухнула на землю. Как и
десять лет назад, съехав с крыши сарая, на этот раз она тоже
отделалась ушибами. Но ничуть не испугалась.
Рассерженный батюшка сурово отчитал дочь и в наказание на целый месяц
запретил ей показываться на балах и ассамблеях.
Неделю
спустя в новом журнале «Вестник воздухоплавания» появилась короткая
заметка про отчаянную эскападу Лидии Михайловны Андреевой, дочери генерала
Андреева. Статья шутливо называла девушку первой русской авиатриссой.
Названием этим Лидочка втайне безмерно гордилась. «Авиатрисса», -
мечтательно шептала она, укладывая журнал под подушку, и, засыпая, видела
сны о том, как летает на аэроплане.
-
Барышня... – растерянно начал он, - Вы что же это задумали?
- Вот
заявление о поступлении в авиационную школу, - твёрдо заявила невысокая
кареглазая незнакомка, упрямо вскидывая голову, - Я, уважаемый, хочу
обучаться на авиатора.
Фёдор
Модестович сорвал с носа пенсне и начал яростно протирать стёклышки. Чтобы
девица летала? Неслыханно!
Словно
подслушав его мысли, девушка снова заговорила:
- На
днях в Петербурге был летающий цирк, в представлении с показательным
полётом принимала участие баронесса де Ларош. Во Франции ей, женщине,
выдали удостоверение пилота. А мы в России чем хуже? К тому же, школа у
вас только что открылась, учеников наверняка ещё нет. Сколько к вам уже
записалось? Которая я по счёту? – наступала боевая девица.
-
Третья, - неохотно признался молодой инженер и водрузил пенсне обратно на
нос. Вместе с предприимчивым юристом и страстным авиатором-энтузиастом
Андреем Метелиным они получили ссуду от частных банкиров и открыли Первое
Русское Товарищество Воздухоплавания. Обратились ещё за ссудой в военное
ведомство, но им ответили, что у аэропланов в военной авиации нет
будущего, и если уж они желают заниматься воздухоплаванием с пользой для
отечества, то пусть лучше приходят проектировать новые дирижабли.
При
Товариществе состояла мастерская, где Полуручкин с Метелиным планировали
проектировать новые аэропланы, а также школа, где собирались обучать
пилотов. На первых порах именно школа должна была помогать им сводить
концы с концами. Однако пока желающих обучаться на пилотов было немного.
- И
денег у вас наверняка не хватает, - прозорливо заметила настырная девица.
– Ни за то не поверю, что вам не сгодятся мои четыреста рублей.
Фёдор
Модестович взял бумагу с заявлением, быстро пробежал её глазами и неохотно
пробурчал:
-
Тысяча. Четыреста за обучение и шестьсот на случай, если разобьёте
аэроплан.
На
постройку нового аэроплана требовалось не меньше недели; шестьсот рублей
были вполне приемлем залогом.
- Я не
разобью, - просияла улыбкой девушка, протягивая две квитанции, одну на
четыреста, а другую – на шестьсот рублей.
- Лидия
Михайловна, - строго спросил инженер, - Тысяча – это приличная сумма для
молодой девицы. Откуда?..
-
Батюшка дал, - не дослушала та вопроса.
-
Батюшка? – недоверчиво нахмурился Фёдор Модестович, - Батюшка дал вам
денег на лётную школу?
- Не на
школу, - беззаботно ответила
бойкая девица. - Батюшка на перчатки и на платья давал, а я сэкономила.
Девица,
которая не купила себе новые платья, чтобы отложить на лётную школу? В
полной растерянности Полуручкин снова снял пенсне и принялся его
протирать.
-
Занятия начинаются в следующую среду, - сказал он, наконец.
- Почему
так нескоро? – девица никак не желала угомониться.
- Потому
что инструктор прибудет только на следующей неделе.
- А кто,
кто инструктор? – с жадным любопытством подалась вперёд девушка.
- Сергей
Соловьёв, - ответил инженер и с любопытством поинтересовался, увидев
вспыхнувшие глаза будущей ученицы: - Слышали о таком?
-
Слышала, - выдохнула девушка. Хотя Сергей Иванович Соловьёв был старше её
всего на несколько лет, его статьи о воздухоплавании уже не раз
публиковались. Сначала инженер-авиатор Соловьёв преподавал в
технологическом институте, после работал над новыми конструкциями
дирижаблей по заказу военного министерства,
а год назад вдруг забросил всё и отправился во Францию, где получил
диплом пилота-авиатора. После этого он вернулся на родину и, позабыв о
дирижаблях, принялся проектировать и испытывать новые аэропланы.
Фёдор
Модестович, конечно, не знал, что в этом поступке Соловьёва девушке
виделся глубокий смысл. Она тоже одно время бредила аэростатами, но в
итоге отдала своё сердце аэропланам, и
в решении Соловьёва стать пилотом усматривала знак о сродстве их
душ.
Полуручкин, тем временем, смотрел на вспыхнувшие восторгом глаза
девушки и с сомнением качал головой, думая, не зря ли принял её в школу.
Несмотря
на очень раннее утро, на аэродроме собралась не только экзаменационная
комиссия, но и много посторонней
публики. Именно для неё председательствовавший в комиссии Фёдор Модестович
и объяснял правила:
- Пилот
должен поднять аэроплан на высоту не менее пятидесяти метров и описать
пять восьмёрок вокруг двух укреплённых на поле флагов. Пилот также должен
совершить аттерисаж, то есть планирующий спуск в намеченный на земле круг
диаметром пятьдесят метров.
На следующий день газетчики написали: «Лидия Михайловна Андреева без тени
страха села на место пилота. Храбрая авиатрисса легко подняла аэроплан
в воздух и уверенно описала не положенные пять, а целых восемь
восьмёрок. После госпожа Андреева также сделала весьма точный спуск. На
земле её восторженно приветствовала публика. Председатель комиссии
торжественно вручил госпоже Андреевой диплом пилота-авиатора за номером
тридцать один. Таким образом, уже тридцать первый
пилот получил диплом в Российской
империи, и пилот этот - женщина».
Узнавший о самовольстве дочери из газет, батюшка не успел её даже
отчитать, потому что Лидочка сразила его новостью о том, что собирается
замуж за неизвестного ему инженера-авиатора Соловьёва. Имевший на
замужество дочери вполне определённые виды, рассерженный генерал не
пожелал даже знакомиться с женихом и в сердцах заявил, что ежели дочь
собирается замуж без его благословения, то может не рассчитывать в
дальнейшем на его помощь.
Будучи дочерью своего отца, то есть такой же гордой и упрямой, Лидочка
немедленно заявила, что в отцовской помощи не нуждается, и что они с
Сергеем прекрасно проживут сами.
Свадьбу сыграли прямо в аэроклубе. Жених был в парадной офицерской форме
инженерных войск, а невеста – в кожаной куртке и лётном шлеме, украшенном
поднятыми наверх очками. После торжественной церемонии молодожёны
совершили полёт на украшенном лентами и цветами «Фармане-4», совсем
недавно собранном в мастерской Товарищества Воздухоплавания.
Позже, рассматривая свадебные фотографии, на которых она стояла рядом с
Серёжей на фоне аэроплана, Лидочка не могла не признать, что в лётном
облачении и со счастливой улыбкой на лице она выглядела такой красавицей,
какой никогда не чувствовала себя в нарядных платьях и широкополых шляпах.
Однако как ни успешны были представления, разбогатеть на них – или хотя бы
обеспечить приличную жизнь они
не могли. А всё потому, что от сильных порывов ветра аэропланы нередко
переворачивались и падали.
Взамен разбитых машин нужно было покупать новые, и на это уходили едва ли
не все заработанные в шоу деньги. Авиация была спортом не только опасным,
но ещё и дорогим.
Летом одиннадцатого года
группа авиаторов затеяла дерзкое по своей отважности мероприятие – первый
перелёт на аэропланах из Санкт-Петербурга в Москву. Состязание привлекло
азартных богатых зрителей, и благодаря их вложениям победителя ожидал
солидный приз. Сергей решил непременно участвовать в гонке и предложил
жене роль пассажира.
Разумеется, Лида
согласилась не раздумывая. Да, она не поведёт аэроплан, но она будет
важной, незаменимой участницей полёта! Она, по сути, станет вторым пилотом
и навигатором; это она будет смотреть на землю, на железные дороги и
посёлки, определяя маршрут следования, она будет выравнивать машину при
порывах ветра весом своего тела. А если Сергей устанет, она всегда может
подменить его за штурвалом. Вдвоём они непременно выиграют гонку!
Солнечным июльским днём с аэродрома в Гатчине взлетело более
двадцати аэропланов. Был среди них и экипаж супругов Соловьёвых. Однако
всего полчаса спустя после старта у машины, на которой летели Сергей с
Лидой, отказал двигатель. Авиаторы вернулись на аэродром и принялись
узнавать, где можно найти двигатель взамен сгоревшего. Он нашёлся у одного
из пилотов авиашколы, но тот потребовал, чтобы Сергей взял его с собой
пассажиром.
Разъярённая,
раздосадованная Лида осталась на земле.
На следующий день она
узнала, что аэроплан, на котором летел её муж, потерпел страшную аварию,
рухнув в лес. Второй пилот погиб, а её муж получил тяжёлые ранения.
Несколько дней спустя, сидя
в госпитале возле кровати мужа, Лида прочитала свежую газету, из которой
узнала, что из двадцати с лишним аэропланов, участвовавших в гонках, до
Москвы добрался только один.
Сергей выздоровел за
считанные недели; сломанные кости срослись, синяки сошли. Но Лида вскоре
поняла, что куда более серьёзные раны остались у мужа в душе. И они не
затянулись.
Сергей стал бояться летать.
* * *
Лидочка вздохнула. Она
только что заплатила доктору, лечившему мужа, отдав ему последние деньги
из тех, что у них ещё оставались после гастролей.
Конечно, всегда можно
вернуться в лётное шоу. Но Сергей бледнел от одной только мысли о том,
чтобы сесть в аэроплан, и Лида это видела. Гастролировать одной?..
- Бери работу, - сказала
она мужу.
- А ты? – встревоженно
спросил он. – Ты сможешь? Я ведь знаю, как важно для тебя летать.
Лидочка, сама только что с
тоской думавшая о том, что придётся расстаться с полётами, немедленно
преисполнилась благодарностью к Серёже. Не зря она так его любила – никто
не понимал её так, как муж.
- Я что-нибудь придумаю, -
заверила его Лида.
А перемен она заждалась. Вот уже несколько месяцев девушка не могла найти
себя в этой новой, оседлой жизни. Лётная школа, где Лида получила диплом,
взяла её инструктором, но
после увлекательных полётов, которые девушка демонстрировала на публике,
обычные восьмёрки над полем и инструктаж учеников казались невыносимо
скучными.
Муж пропадал на работе до поздней
ночи. Возвращаясь домой, он рассказывал Лиде о грандиозных замыслах
военного ведомства, описывал новые модели боевых паро-дирижаблей,
оснащённых несколькими десятками турельных пулемётов, и даже показывал
чертежи гигантских осадных дирижаблей, предназначенных для атаки целых
городов.
Лидочка слушала мужа и
пыталась заставить себя увлечься его рассказами. Но не могла. Ей были
больше интересные статьи в журнале «Воздухоплавание» про создание
двухмоторных самолётов, про
первые успешные опыты французов по созданию летающих лодок - гидропланов,
и про предлагаемую талантливым инженером Юрьевым систему управления чудными
летательными аппаратами – вертолётами.
И тут наконец-то –
аэрогастроли! С самим Евгением Энбертом!
Шоу проводили на ипподроме.
Стоя в толпе восторженных зрителей, Лида заворожённо наблюдала за тем, как
знаменитый пилот выделывал в воздухе совершенно невозможные, никогда
прежде не виденные фигуры пилотажа – перевороты через крыло, падения на
хвост, крутые виражи и, конечно, знаменитую мёртвую петлю, которую в мире
рисковали делать лишь единицы.
Едва закончились
выступления, Лида пробилась к легендарному пилоту и, обмирая от
собственной отваги, попросила его взять её с собою в следующий
показательный полёт. Она очень хотела посмотреть, как он выполняет свои
уникальные фигуры пилотажа… А потом испробовать их самой.
Девушка твердила себе, что готова к снисходительной усмешке и отказу.
Однако в глубине души всё равно отчаянно верила, что такой выдающийся
спортсмен-авиатор как Энберт никак не может оказаться человеком, не
способным разглядеть в другом ту же безнадёжную болезнь авиацией, которой
болен он сам. Даже если этот человек – всего лишь невысокая девушка в
шляпе, делающей её похожей на табуретку.
И Энберт разглядел. Более того, сразил её в самое сердце, сказав:
- Госпожа Соловьёва, я слышал самые восторженные отзывы о ваших воздушных
выступлениях.
И взял её на борт.
Мёртвая петля оказалась самым захватывающим ощущением в жизни Лиды.
Когда Энберт посадил аэроплан,
от восторга Лида едва дышала. Покосившись на свою пассажирку, Энберт
прекрасно понял, что дух у неё перехватило вовсе не от испуга, и заметил:
- Вы просто рождены для этого спорта, госпожа Соловьёва. Вам обязательно
надо летать.
И этими словами окончательно покорил её сердце.
На следующий день Лида забралась в самый новый аэроплан, что нашёлся в
лётной школе, и подняла его в воздух с твёрдым намерением научиться тем же
фигурам пилотажа, что и Евгений Энберт.
Через неделю она уже делала перевороты через крыло, через две ей поддались
падения на хвост, а через три она впервые рискнула сделать петлю.
Вернувшись тем вечером домой, Лида дождалась мужа и сказала:
- Я не могу не летать, Серёжа... Отпустишь меня?
Сергей лишь стиснул зубы. Проклятая гонка из Петербурга в Москву – именно
с неё всё и началось, именно после той катастрофы их с Лидой пути стали
невозвратно расходиться в разные стороны, разводить их всё дальше друг от
друга.
Любила ли Лида когда-то его самого – или же она любила только его страсть
к полётам? И сейчас, когда этой страсти в нём не осталось, любить ей
больше нечего?
- Я буду обязательно приезжать между гастролями, я обещаю, - говорила
Лида, пытаясь заполнить возникшую тишину.
Говорила – и понимала, её не получится заполнить никакими словами.
Слава о русской авиатриссе опережала гастроли. Стоило только Лиде прибыть
в новый город, как девушку окружали поклонники, жаждущие увидеть её своими
глазами. Они наперебой говорили Лиде, как восхищаются её храбростью и
мастерством, они сыпали галантными комплиментами и выражали своё почтение.
Девушка с удовольствием принимала их знаки внимания – но и не более того.
Держа обещание, Лида регулярно приезжала в Петербург навещать мужа.
Сергей держался с ней тепло, ни в чём её не упрекал, но в глубине души
Лиду мучили угрызения совести. Желая убежать от преследующего её чувства
вины, девушка стала приезжать в Петербург всё реже и оставаться там всё
меньше.
И дело было не в одном только чувстве вины. Лида уезжала ещё и
потому, что теперь её место было совсем не здесь, в четырёх
меблированных комнатах на Адмиралтейском проспекте. Не здесь она ощущала
полноту жизни, не здесь испытывала счастье.
На званом приёме в честь авиаторов-гастролёров Лида была главной героиней
и принимала бурные изъявления восторга, когда в окружившей её нарядной
толпе вдруг появился Евгений Энберт. Оказывается, он был в числе зрителей
и наблюдал за ней сегодня.
Евгений почтительно поцеловал Лиде руку и заявил:
- Я в полном восторге от вашего солитюдного полёта, госпожа авиатрисса. И
от вашего беспримерного мужества и хладнокровия. Надеюсь, вы не сочтёте за
дерзость, если я попрошу у вас какой-нибудь сувенир на память.
Онемевшая от восторга Лида с отчаянием поняла, что именно сегодня, как
назло, она не надела к своему вечернему наряду перчаток, и носового платка
у неё тоже не было. Подвеска? Но её подарил муж на годовщину свадьбы. А
серьги – подарок отца на
выпуск из института благородных девиц.
- Возьмите это, - наконец, предложила Лида, стянув наброшенный на плечи
белый газовый шарф.
- Благодарю, - раскланялся Евгений Энберт, принимая подарок. – Он будет
моим талисманом на удачу.
А Лида во все глаза смотрела на своего кумира и чувствовала, как от
счастья заходится сердце.
- Вы неплохо летаете, сеньора Соловьёва, но…
nada!
Ничего! Ничего выдающегося, чтобы называть вас лучшей авиатриссой. Любой
авиатор может сделать то же самое, а восхищение публики вызывает лишь тот
факт, что вы – женщина.
Растерявшаяся от неожиданности Лида промолчала. А черноглазый испанец
продолжил:
- Предлагаю
concurso.
Состязание. Полёт в высоту.
- Зачем мне это, сеньор…
- Гутьерес, - высокомерно ответил испанец.
- Зачем мне это состязание, сеньор Гутьерес?
- Разве вы не хотите доказать, что вы достойны титула лучшей авиатриссы?
- А кому мне это доказывать? – улыбнулась Лида, уловив в голосе испанца
некоторую ревность. – Публике? Они и так меня любят. Вам? Извините, но я
вас не знаю, и потому мне не насколько важно ваше мнение, чтобы что-то вам
доказывать.
- А как насчёт того, чтобы доказать это самой себе?
Положа руку на сердце, Лида прекрасно отдавала себе отчёт, что и впрямь
всего лишь хорошо выполняла фигуры, которые были под силу любому умелому
пилоту, в то время как такие авиаторы как её кумир Евгений Энберт
постоянно испытывали пределы возможностей аэропланов, покоряя всё новые и
новые вершины. Именно их можно было называть лучшими.
Однако отвечать испанцу Лида не стала, только пожала плечами.
- Что ж, как пожелаете, - бросил разочарованный испанец и отвернулся. - Не
понимаю, чем в вас так восторгается сеньор Энберт, - пробормотал он,
уходя.
Энберт?
- Погодите! – немедленно окликнула его девушка.
Черноглазый испанец обернулся и, увидев выражение Лидиного лица,
ослепительно улыбнулся.
Состязание назначили на следующее же утро.
Разогнав лёгкие аэропланы, Лида на хорошо знакомом ей «Фармане» и сеньор
Гутьерес на английском «Викерсе» поднялись в воздух, оставив на земле
наблюдать за их соревнованием целую толпу.
Девушка не в первый раз взлетала на значительную высоту. Но сейчас,
решительно рассекая лёгкие облака и практически вертикально уходя в небо,
Лида поняла, что ей становится не по себе. У «Фармана» не было кабины
пилота; холодный ветер, не встречая препятствия, всё сильнее бил в лицо,
воздуха для дыхания не хватало.
«Ни за что не поверну, - упрямо пообещала себе Лида, хотя перед глазами
уже плавали цветные круги, а в ушах пульсировала боль. Что-то тёплое
потекло из носа, но она продолжала тянуть штурвал на себя, уходя всё выше
и выше в небо. – Ни за что не
поверну первой».
Она даже не заметила, когда пропал аэроплан испанца. А когда, наконец,
поняла, то прежде заложила вираж – хотела убедиться, что противник и
впрямь сдался. И только увидев под собой внизу крылья «Викерса», Лида с
облегчением начала снижаться. В ушах звенело, из носа текла кровь, однако
всё существо девушки переполняло ликование.
Когда «Фарман» приземлился, первым к Лиде подошёл испанец.
Почти театральным жестом, в котором, однако, не были никакой насмешки, он
отвесил Лиде почтительный
поклон, галантно поцеловал руку и почтительно произнёс:
- Спасибо за урок,
aviadora.
И протянул носовой платок, которым Лида немедленно воспользовалась, чтобы
остановить кровь.
На следующий день в местных газетах появились фотографии Лиды и её
соперника. Именно из них девушка узнала, что соревновавшийся с ней пилот –
не кто иной как Алессандро Матэо Фернандес Рубио Гутьерес, один из самых
знаменитых авиаторов Европы, прославившийся уникальной фигурой пилотажа,
которую он демонстрировал -
штопор.
«El
aviador
нашёл достойного соперника», - писали испанские газеты.
Как и все остальные, Лида слышала, что Германия развернула беспрецедентную
по своим масштабам программу по созданию военно-воздушных сил. В её
арсенале уже насчитывалось не менее двух сотен дирижаблей - Цепеллинов и
Шютте-Ланц, жёстких и мягких,
наземных и флотских. И вот, наконец, кайзер обратил внимание на аэропланы.
Как истинный энтузиаст авиационного спорта, Лида не могла удержаться от
соблазна посмотреть на новые модели и потому с лёгкостью приняла
приглашение герра Классена, хоть и недоумевала о его причинах.
Fliegertruppe
оказалась всего лишь частью масштабного военного комплекса, от вида
которого у девушки захватило дух. Огромная территория, окружённая колючей
проволокой, вздымалась к небу десятками кирпичных фабричных труб, которые
дымили густым смогом, создавая над базой плотную завесу серого тумана.
Между труб тянулись приземистые заводские строение. Проезжая мимо них на
блестящем чёрном «дюркоппе», Лида видела, что внутри собирались десятки
самых разных машин и приспособлений: паровозов и танков, мотоциклов и
бронепоездов, пулемётных станков, гаубиц, полевых мортир и зенитных пушек.
За заводскими постройками открылось огромное поле, в разных частях
которого проходили учения. В одном углу муштровали солдат в противогазах,
в другом – обучали пулемётчиков, в третьем учились пользоваться странными
металлическими конструкциями, которые можно было носить на себе наподобие
доспехов, а можно было трансформировать в небольшое укрепление вокруг
себя. Наконец, в стороне ото всех несколько человек пробовали огнемёты.
А за полем по бездорожью медленно передвигались никогда прежде не виданные
Лидой огромные железные машины. Вместо колёс у них были странные цепи, а
вершины утыканы орудийными дулами.
- Экспериментальные боевые паровые машины, - пояснил герр Классен,
перехватив удивлённый взгляд девушки.
Несколько обескураженную увиденным Лиду высадили на лётном поле, у края
которого стояло шесть новых моделей «Фоккеров» и «Альбатросов». При виде
их девушка вмиг забыла обо всём на свете. Она увлечённо обходила лёгкие
машины, отмечая новую форму крыльев, иное расположение моторов, обтекаемые
формы корпуса и сыпала вопросами, на которые герр Классен отвечал охотно,
обстоятельно и со знанием дела.
Когда же Лида удовлетворила первое любопытство, её сопровождающий,
наконец, перешёл к делу.
- У нас есть около десяти совершенно новых моделей военных аэропланов. И
нам необходимы самые лучшие авиаторы для того, чтобы испробовать их в деле
– испробовать в самых опасных воздушных фигурах и выяснить, каких качеств
не хватает этим аэропланам для того, чтобы они были быстрее и надёжнее. Не
желаете ли взяться за такие испытания?
Лида, окружённая новенькими аэропланами, зачарованно оглядела крылатые
силуэты. Какое изобилие! Какая роскошь! Предложить ей испытывать новые
аэропланы – всё равно что
предложить алкоголику дегустировать вино.
Однако было что-то в этом предложении, что Лиду беспокоило.
- Вы сказали – военные аэропланы, - нахмурилась девушка. – Что значит –
военные?
- Военные - значит построенные для военных целей, - невозмутимо ответил
Классен.
- Для военных целей, - тихо повторила Лида и удивлённо посмотрела на
своего собеседника. – Но ведь авиация – это спорт. А аэроплан – это
спортивный аппарат, не оружие.
- А мы и не ведём речь про оружие. Однако, уверен, вы понимаете, что
аэропланы будут просто бесценны для военной разведки.
На противоположном конце аэродрома что-то громыхнуло и полыхнуло – это
выдала залп одна из экспериментальных боевых паровых машин, и Лиду вдруг
пробил озноб.
Слухи о возможной войне ходили уже давно, но увлечённая полётами девушка
не особенно обращала на них внимание. Однако сейчас, оказавшись в самой
сердцевине огромного механизма, ежедневно штампующего десятки и десятки
приспособлений для убийства людей, она вдруг впервые осознала реальность
этой возможной войны.
И ей стало страшно.
- Мне надо подумать, - тихо ответила Лида.
Девушка вдруг вспомнила, что вот уже пять месяцев не видела Сергея. Что
забыла, когда в последний раз писала ему письмо.
На дне саквояжа у Лиды лежала фотография, сделанная в день свадьбы. Она
достала её и долго рассматривала снимок, на котором она
стояла на фоне аэроплана рядом с Серёжей - счастливая невеста в кожаной
куртке, лётном шлеме и очках, поднятых на лоб.
И ей вдруг отчаянно захотелось в Петербург.
Сергей встретил её приветливо. Но Лида с болью поняла, что это было скорее
радушие доброго знакомого – искреннее и чуть отстранённое, а вовсе не
радость от встречи родного, близкого человека.
Разлив чай и поставив на стол печенье, так, словно Лида была всего лишь
гостьей в их некогда общем доме, Сергей сел напротив и принялся слушать
рассказы о гастролях, о новых фигурах пилотажа, которые Лида освоила –
спираль, горка, переворот, о соревновании с Гутьересом и, наконец, о
предложении герра Классена.
- Если хочешь знать моё мнение - не стоит тебе за это браться, - сухо
заметил он. – Война может начаться в любой момент. И я не уверен, что
Россия и Германия окажутся в ней на одной стороне.
Лида задумчиво кивнула.
- Когда уезжаешь? – поинтересовался Сергей.
От безразличного тона мужа Лида вздрогнула. Что она делает? Она месяцами
пропадает на гастролях, она колесит по всей Европе, не думая ни о чём,
кроме собственного удовольствия. А ведь у неё есть муж, есть дом…
А есть ли?
- А если я скажу, что больше не уезжаю? – тихо спросила она. – Если скажу,
что остаюсь? Ты бы хотел этого?
Сергей отвернулся, но Лида заметила, как желваки заиграли на скулах.
- Да, - резко, почти сердито ответил он. Так, словно злился на себя.
- Тогда я остаюсь.
Лида радовалась, что война не застала её посередине Европы, стремительно
погружавшейся в хаос. Дома, в Петербурге, тоже было волнительно, в русском
обществе что-то бурлило и назревало, на улицах расклеивали листовки, на
углах стояли жандармы, в воздухе витали призывы, напряжение и
недовольство. Но, по крайней мере, не было войны. Боевые действия
происходили где-то далеко, не затрагивали Лиду и потому не казались
реальными.
Приятным сюрпризом для девушки оказалась новость, что Сергей вот уже почти
полгода как оставил дирижаблестроение, и сейчас по заданию военного
ведомства работает над новыми моделями аэропланов под названием «Русский
витязь », первые экземпляры которых уже собрали на Русско-Балтийском
вагонном заводе. Более того, Лиде предложили испытывать построенные машины
в деле, и девушка с восторгом согласилась.
Лида была счастлива тем особым, почти позабытым счастьем, которым она жила
в те времена, когда они с Сергеем только что поженились и летали, летали,
летали. И пусть муж по-прежнему не мог сесть за штурвал - но теперь он
опять работал с аэропланами, и это снова их сблизило, как сблизило их
когда-то общее небо.
Однажды после очередного испытательного полёта Лида обнаружила, что на
краю взлётного поля её поджидает отец – в нарядной генеральской форме, с
изрядной сединой в волосах и резкими линиями на лбу, которых девушка за
ним не помнила.
Михаил Николаевич молча смотрел на дочь, а потом крепко обнял и прошептал
на ухо:
- Я тобой горжусь. И Лида впервые за долгое время расплакалась. От счастья.
* * *
Читая описания воздушных боёв, Лида невольно сравнивала их с поединками
средневековых рыцарей, только на современный манер. Как закованные в броню
рыцари с копьями наперевес неслись прямо друг на друга на конях, так и
пилоты, вооружённые всего лишь ручным оружием, один на один слетались на
аэропланах и вступали в перестрелку.
Одним из самых известных асов, разумеется, был Евгений Энберт, успевший
прославился тем, что однажды за один боевой вылет застрелил из револьвера
сразу двух вражеских пилотов, и тем, что одним из первых успешно
испробовал сложный маневр создания воздушных вихрей вокруг вражеского
аэроплана, в результате которых машина противника потерпела крушение.
Когда Энберт впервые провёл таран вражеского аэроплана и сбил его
на землю, фотографию знаменитого аса напечатали на главной странице
газет. Статья рассказывала о том, как у отважного пилота закончились
патроны в револьвере, и тогда Энберт зашёл на вражеский аэроплан сверху и
нанёс удар колёсами шасси по крылу. На снимке Лидин рыцарь и кумир стоял в
лётном шлеме и поднятых на лоб очках, выражение его лица было
сосредоточенным и одухотворённым, а из-под воротника кожаной крутки
развевался длинный белый шарф.
Этот белый шарф немедленно поразил воображение и почитателей
прославленного аса, и других пилотов. Прошло совсем немного времени и,
казалось, не осталось больше авиатора, который не обматывал бы шею длинным
развевающимся шарфом перед каждым вылетом... Пусть даже никто толком не
знал, зачем Энберт это делает.
Никто, кроме, пожалуй, Лиды.
Однако военное командование по-прежнему считало, что аэропланы хороши лишь
для целей разведки. Пятнадцать огромных немецких цепеллинов, несущих на
себе тонны оружия, серией ударных налётов на Бельгию разбомбили несколько
городов и играючи смели два дирижабля Антанты. И что могли им
противопоставить лёгкие аэропланы, на которых и оружия-то не было? В
лучшем случае пилот брал с собой пистолет, которым при изрядной доле
везения мог застрелить вражеского авиатора.
Всё изменилось, когда Евгений Энберт, чьё имя уже гремело по всей Европе,
приделал к фюзеляжу своего аэроплана кусок остро заточенного металла,
которым успешно разрезал оболочку неприятельского дирижабля. Вдохновившись
его примером, один из английских асов прикрепил к хвосту своего самолёта
длинный трос с грузом, которым он успешно опутал винт вражеского
цепеллина, пролетев у него перед носом. Затем три французских пилота
совершили налёт на железнодорожную станцию Кёльна и взорвали её, сбросив
вниз взятые с собой бомбы. Наконец, во время очередного боевого налёта
немецких дирижаблей, на сей раз – на приграничные территории Франции, два
французских аса впервые сумели сбить цепеллин, поднявшись над ним и
сбросив на наполненный водородом баллон взрывчатку.
С этого момента война в воздухе перешла на новый уровень.
Дирижабли стали вылетать большей частью ночью или маскируясь над
облаками и брали с собой аэропланы прикрытия. На земле начали
устанавливать системы противовоздушной обороны, а конструкторы принялись
ломать головы над тем, как лучше вооружить аэропланы, потому что одного
только ручного оружия пилота и нескольких бомб на борту было слишком мало.
В армии Антанты спешно сформировали авиационные отряды, и вскоре,
собравшись в ударные группы, лёгкие аэропланы стали совершать налёты на
вражеские дирижабли, медленно, но верно выводя из строя один цепеллин за
другим. А сбитые дирижабли заменить было нечем – на постройку нового
уходили месяцы, которых у противника попросту не было.
И Германия в конце концов ответила тем, что вместо цепеллинов в этой
воздушной борьбе решила сделать ставку на свои аэропланы. Над Европой
появились десятки новых «Фоккеров», «Пфальцов», «Таубе» и
«Альбатросов». В смертельных схватках в небе один на один всё чаще
сходились рыцари воздуха в кожаных куртках и лётных шлемах, с очками на
лице и развевающимися шарфами на шее.
Лида с увлечением читала описания подвигов асов в газетах, но о том, чтобы
присоединиться к ним, даже не думала. Во-первых, женщин не брали военными
пилотами. Во-вторых, Сергей расстроится. Наконец, было что-то неправильное
в том, чтобы использовать аэропланы как оружие. Авиация, по глубокому
убеждению Лиды, была предназначена для спорта, а не для войны.
Но однажды «Гражданин» опубликовал обращение Евгения Энберта. «К
товарищам, разделяющим мою страсть к авиации» - с таких слов начиналась
статья. «В этот час суровых испытаний для нашей родины, в этот час суровых
испытаний для всего человечества – ибо не было ещё прежде такой войны,
чтобы все воевали со всеми – я призываю своих товарищей-авиаторов не
оставаться в стороне. Сейчас ваши умения
нужны как никогда – своей стране и всему миру. Долг любого пилота
сегодня – внести свой вклад в эту борьбу. Мои братья по воздуху, я
призываю вас записываться в авиационные отряды».
Когда Сергей вернулся домой, ему хватило одного взгляда на сидящую за
столом Лиду, с лежащим перед нею «Гражданином», чтобы он всё понял.
Сергей тяжело опустился на стул напротив жены. Та подняла на него глаза –
виноватые, и в то же время исполненные решимости.
- Это не шоу, Лида. Не лётный цирк, не гастроли, не спорт. Это война, -
сказал он, пытаясь предостеречь, но уже понимая, что тщетно.
- Я знаю, - тихо ответила Лида.
- Я устал всегда быть у тебя вторым, - мрачно заявил Сергей и решительно
поднялся. – Устал раз за разом проигрывать аэропланам. Я не могу постоянно
тебя ждать. Не могу – и не хочу.
Лида молча смотрела в спину выходящему из комнаты мужу. У неё не было
таких слов, которые могли бы заставить его понять.
Разрешение пришло на диво быстро, и уже неделю спустя Лида в чине
прапорщика отправилась на западный фронт, на лётную базу Антанты под
Страсбургом.
Новое расположение встретило её продувным ветром на аэродроме и рядом
новеньких аэропланов, ровно стоящих по краю поля.
- Вот ваш красавец, - любовно похлопал по крылу блестящего «Морана»
командир отряда, капитан Лотье, показывая Лиде её машину.
Забыв о том, что надо отнести вещи в казарму, Лида тут же принялась
обходить «Моран» кругом, рассматривая его со всех сторон.
-
Santa
Madre
de
Dios!
– услышала она вдруг у себя за спиной знакомый голос, обернулась – и
увидела ослепительную улыбку на смуглом лице. – Глазам своим не верю!
La
aviadora,
это вы!
- Сеньор Гутьерес! – просияла девушка, обрадовавшись так, словно увидела
старого доброго друга.
-
No,
no,
no!
– экспрессивно воскликнул испанец. –
No
«señor»!
Для вас я просто Алессандро!
- Лида, - улыбнулась в ответ девушка и протянула руку для приветствия.
Испанец, однако, руку девушке не пожал, а вместо этого галантно приложился
к ней губами.
- Ну, всё, Вильгельм, берегись! – вдруг закричал он в небо. – И тебе,
Франц-Иосиф, тоже не сдобровать! Теперь, когда с нами
aviadora,
вам мало не покажется!
Лида весело рассмеялась, и
тяжёлый груз, что лежал у неё на душе и омрачал мысли, вмиг улетучился.
Она всё сделала правильно.
При разведке следовало лететь как можно ниже, чтобы лучше видеть детали,
стараться запоминать расположение объектов и войск и вовремя замечать
установленные тут и там зенитки, желательно, прежде, чем они дадут залп по
аэроплану.
При налётах на наземные объекты следовало держаться группы, не отставать
от остальных и сбрасывать на землю бомбы точно по команде.
Лида, беспокоившаяся о том, сможет ли, как этого требует война, убивать
людей, с облегчением поняла, что боевые налёты - это легко. С высоты
полёта объекты внизу казались крошечными, словно картинки на рисунке, до
пилотов не долетали ни крики людей, ни звуки тревоги, и потому вся эта
бомбёжка казалась Лиде понарошечной. Держишься группы, ждёшь сигнала,
выкидываешь бомбу за борт и продолжаешь лететь дальше.
Однако всё изменилось, когда немецкие «Альбатросы» совершили ночной налёт
на их авиабазу. Сирена тревоги пронзала нервы насквозь, грохот взрывов
оглушал, гарь и дым повергали в панику. Падающие с неба бомбы вызывали
животный страх и заставляли почувствовать себя беспомощными, беззащитными
и очень уязвимыми.
После налёта отряд недосчитался четырёх аэропланов.
Лида крепко запомнила охвативший её в минуты бомбёжки ужас, и с той поры
боевые налёты и сброс бомб на землю никогда больше не казались девушке
понарошечными.
А затем, когда во время обычного развед-вылета аэроплан её напарника,
весёлого носатого француза Рене сбило зениткой, Лида окончательно уяснила
для себя, что война – это всегда по-настоящему.
- Не давай никому сесть себе на хвост, - наставлял он Лиду, - И не
позволяй им подлетать к себе ближе, чем на пятьдесят метров – дистанцию
выстрела.
- Но если они не смогут выстрелить в меня, то и я не смогу выстрелить в
них, - возразила Лида, с некоторым недоумением вертя в руках выданный ей
револьвер. Управлять
аэропланом она умела прекрасно, но вот стрелять из ручного оружия... Тем
более, стрелять в других авиаторов…
- А тебе этого хочется? – скептически приподнял одну бровь испанец, словно
услышал её сомнения. - Сейчас тебе самое главное - уцелеть,
si?
О том, чтобы сбить противника, ты будешь думать потом, когда немного
привыкнешь. Это тебе не шоу.
Это и впрямь было не шоу. Впрочем, Лида очень быстро поняла, что благодаря
своим лётным навыкам она может довольно легко уходить от врага и не
позволять к себе приближаться. Отлетев немного в сторону, она наблюдала,
как мастерски бросает в штопор свой аэроплан Алессандро, уходя от
вражеского пилота, как капитан Лотье делает стремительную горку и, резко
сближаясь с противником, стреляет в пилота. Ветер выл в ушах, слышался рёв
моторов и редкие звуки сухих выстрелов, не представлявших, впрочем,
большой угрозы.
И тут Лида на миг представила себе, какими станут воздушные сражения,
когда изобретут способ вооружить аэропланы серьёзным оружием вроде
пулемётов. Какими смертельно опасными, какими кровавыми и беспощадными
будут эти бои.
И всем сердцем пожелала, чтобы у конструкторов ничего не получилось.
А потом вдруг что-то звонко щёлкнуло по обшивке самолёта, и Лида поняла,
что в неё стреляют – пока она на миг отвлеклась, к ней сзади пристроился
немецкий «Фоккер». Лида немедленно заложила вираж, стремительно вывела
свой аэроплан параллельно вражескому и, держа в руке карабин, взглянула на
пилота. И хотя лётный шлем закрывал голову, а очки – пол-лица, даже так
Лида видела, что лётчик совсем ещё молод, вероятно, её ровесник. Он держал
в руке пистолет и как раз пытался прицелиться, когда заметил развевающиеся
из-под Лидиного шлема длинные волосы – и, признав в ней девушку, опустил
руку.
Долгое мгновение Лида и немецкий лётчик смотрели друг на друга, словно
недоумевая, как так вышло, что им надо стараться убить друг друга. А потом
мимо промелькнул аэроплан Алессандро; испанец стрелял по вражескому пилоту
без сомнений и колебаний. В лётчика он не попал, но «Фоккер» всё же
спугнул.
Лида успела заметить, как Алессандро неодобрительно покачал головой, и
почти услышала, как тот укоризненно говорит ей:
-
Attención,
aviadora!
Внимательнее!
Энберт не сразу узнал её в военной форме, а когда узнал, то, просияв,
порывисто прижал руки девушки в своей груди и с чувством произнёс:
- Госпожа Соловьёва, поистине, вы – лучший пример отваги и храбрости!
Настоящее вдохновение для любого боевого пилота!
Лидочка зарделась от его слов, словно школьница от комплимента взрослого
мужчины, и так и не смогла толком ему ответить. Мучаясь от внезапно
скрутившего её косноязычия, девушка только что-то невнятно промычала.
Отпустив руки Лиды и не замечая её смущения, Энберт расстегнул воротник
кожаной крутки и вытянул наружу белый газовый шарф.
- Вы помните? – с улыбкой спроси он.
- Помню, - сумела ответить Лида.
- Он действительно приносит мне удачу. Спасибо вам, госпожа Соловьёва.
- Лида, - тихо отозвалась девушка. – Зовите меня Лида.
- Хорошо, Лида, - серьёзно отозвался её кумир. – Тогда я для вас - Женя.
Когда Энберт удалился, к девушке, замершей на месте так, словно её поразил
столбняк, подошёл Алессандро и, хитро блеснув чёрными глазами, протянул:
- Неужели наша
aviadora
влюблена?
- Я не влюблена, - сердито ответила Лида. – Просто я давно его знаю и
всегда восхищалась его лётным мастерством, вот и всё.
Алессандро принял комично-трагическую позу и воскликнул, прижав руки в
груди:
- Ах, сеньора, вы поразили меня в самое сердце! Я при любой возможности
пытаюсь вас защищать – почему же вы не восхищаетесь мной?
Лида на миг растерялась. Испанец и впрямь оберегал её как мог во время
воздушных боёв… А она принимала это как само собой разумеющееся.
- У тех, кто восхищается, другое
выражение глаз,
aviadora,
- продолжил, тем временем, Алессандро, перейдя на доверчивый шёпот.
- Вообще-то, я замужем, - резко ответила девушка, отчаянно пытаясь стереть
с лица собеседника это выражение заговорщического понимания.
-
Triangulo
amoroso!
- заулыбался испанец. - Ах, как романтично!
Лида уставилась на Алессандро сердитым взглядом, но у того было настолько
сияющее выражение лица, что она не выдержала и рассмеялась.
- Может, я и впрямь чуть-чуть влюблена, - признала, наконец, она, тряхнув
волосами. – Но это не такая любовь, о которой ты думаешь. Это
романтическая влюблённость. Так влюбляются в благородного рыцаря из книг
или в безупречного героя из пьес. Просто так уж вышло, что мой рыцарь –
настоящий, а не выдуманный.
Она ошибалась.
Однажды, в самое
обыкновенное, ничем не примечательное хмурое утро аэроплан Алессандро не
вернулся с развед-вылета. Просто не вернулся...
Лида стояла на краю взлётного поля, напряжённо вглядываясь в
горизонт – минута за минутой, час за часом. Солнце достигло зенита и
начало медленный путь вниз. Когда яркий диск почти скрылся за горизонтом,
и в наступивших сумерках стало невозможно разглядеть небо, Лида поняла,
что самое страшное – это ждать, страдая от неизвестности. Ждать, и
надеяться, и с каждой минутой, с каждым часом ожидания терять эту надежду
– медленно, по капле.
Лида не уходила со взлётного поля до самого утра. И только когда
солнце поднялось из-за горизонта, её надежда окончательно умерла.
Глотая слёзы, девушка прошептала самой себе: «Aviadora».
Теперь никто её больше так не назовёт.
* * *
Лицо капитана Лотье сияло.
- Нам поступило пять новых аэропланов. Один – вам лично.
Лида с любопытством устремилась к стоявшим у взлётного поля новым
машинам. На сидении пилота одного из них лежал конверт, на котором было
написано её имя.
Почерк Сергея девушка узнала мгновенно. Нетерпеливо разорвала
конверт, достала письмо. Короткое, всего несколько строк.
«Ты решила, что должна воевать. Я решил, что война должна
закончиться как можно быстрее, чтобы ты скорее вернулась домой. Надеюсь,
моя последняя разработка в этом поможет. Береги себя. Люблю. Целую. Жду».
Лида почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы.
Сквозь них девушка не сразу разглядела, что же именно за подарок
сделал ей муж.
А когда разглядела, то вздрогнула всем телом.
На носу её нового аэроплана, как и на четырёх других, холодным
металлом хищно поблёскивали пулемёты.
Противник отчаянно пытался сбить хотя бы один такой аэроплан, чтобы
изучить и перенять новое устройство. Но сделать это, в то время как их
пилоты вооружены всего лишь ручным оружием, представлялось почти
невозможным.
И немцы решились на чрезвычайные меры. Узнав через своих агентов, когда
один из новых аэропланов будет совершать разведывательный полёт в
одиночку, они направили на перехват целый отряд – с приказом сбить любой
ценой.
...Аэроплан с носовым пулемётом был захвачен. Захвачен был также и его
пилот. Как вскоре выяснилось, им оказался не кто иной, как сам Евгений
Энберт.
Однако когда немецкие конструкторы попытались с ходу скопировать
устройство, позволяющее стрелять через винт, у них ничего не вышло.
И тогда немецкое командование вновь пошло на беспрецедентный шаг –
предложило обменять знаменитого аса Евгения Энберта на новую технологию.
Узнав об этом, Лида не находила себе места.
- Они не согласятся, - рассуждал командир их отряда, капитан Лотье. -
Синхронизатор пулемётного огня – слишком ценная технология. Она даёт
значительное преимущество над противником. Командование ни за что не
отдаст её, пусть даже и взамен на такого знаменитого аса как Энберт.
И Лида немедленно поняла, что командир прав.
На следующий день она подала прошение об отпуске.
Если капитан Лотье и удивился, так это тому, что Лида не просила его
раньше.
- Вы почти год на войне, а ещё ни разу не ездили домой. Ваш муж наверняка
вас заждался. Конечно, поезжайте.
Через два дня Лида была в Петербурге.
Встретившись с Сергеем, девушка пыталась сдерживать себя, пыталась
скрыть нетерпение и вести себя естественно, но у неё это плохо получалось.
И всё же она выдержала почти весь ужин, прежде чем словно невзначай
спросила:
- Серёжа, это ведь ты придумал синхронизатор пулемётного огня?
Муж оживился.
- Да, - с заслуженной гордостью ответил он. – Ну, и каков он в
деле?
- Ты себе даже представить не можешь, как это всё поменяло! –
совершенно искренне ответила Лида. – А ты можешь показать мне чертежи
синхронизатора?
- Зачем? – удивился Сергей.
- Очень интересно понять, как он работает.
Сергей был несколько сбит с толку.
- Ты раньше никогда не интересовалась оружием…
- Так это обычным оружием, а не тем, что устанавливают на
аэропланах. Ты же меня знаешь, - заискивающе улыбнулась Лида.
- Что ж, могу и показать, раз ты просишь. Правда, у меня дома
только кое-какие наброски, а полные чертежи я храню на работе.
Государственная тайна, ты же понимаешь.
- Понимаю, - легко согласилась девушка. - Покажи что есть.
Весь вечер она внимательно слушала пояснения мужа, а позже,
глубокой ночью, когда Сергей крепко спал, тайком пробралась в его кабинет
и скопировала чертежи, выпустив из них, впрочем, несколько деталей. Немцы
всё равно не сразу разберутся, что в этих чертежах чего-то не хватает, а к
тому времени Евгений Энберт уже будет на свободе...
|
|