Номер
10(79)
октябрь 2016 года
<<< back to non-mobile |
|
Леонид Тростянецкий |
Друг ты мой единственный
Дверь открылась с противным протяжным скрипом. В. М. шёпотом выругался и
неуверенными движениями стал шарить по стене в темноте прихожей. Найдя
выключатель и не успев зажечь свет, он вздрогнул от неожиданно
раздавшегося звука. В. М. выругался, на этот раз громко.
Кран булькал сварливо, захлёбываясь от негодования. «Заткнись!» В. М.
по-пьяному размашисто сорвал с шеи шарф и попытался было забросить его на
вешалку. Проследив внимательным взглядом за пушистым куском материи,
медленно опустившимся на пол, В. М. махнул рукой и, как был в пальто и
шапке, проследовал на кухню.
Отодвинув табурет от столика, он с размаху плюхнулся на него и уставился на
умывальник с немытой со вчерашнего дня посудой. «Охренеть! Откуда столько
взялось?! – В. М. присвистнул. – Надо бы помыть». Кран разразился
ворчливой тирадой, в которой преобладали длинные стонущие звуки,
перемежавшиеся с короткими вздохами.
«Да пошёл ты! Сам знаю, что мне делать! Не мóю,
потому, что так надо! И вообще, ты мне надоел!» В. М. решительно встал и,
пошатываясь, подошёл к умывальнику. Сделав зверское выражение лица, он
двумя руками с силой повернул ручку крана до конца и постоял несколько
мгновений, прислушиваясь. Затем с довольной улыбкой вернулся на место.
«Ну, что? Закрылся! То-то же!» В ту же минуту из крана раздался тонкий
плаксивый звук. Он звучал без перерыва, и казалось, что заканчиваться, по
крайней мере, в ближайшее время, не собирается. В. М. заткнул уши. Как
видно, это ему не помогло. «Вот, скотина! Ладно, ладно… Валяй, нуди
дальше!» В. М. тяжело вздохнул, встал и вернул ручку крана в прежнее
положение.
«Я тебе точно говорю, когда-нибудь возьму кувалду и… как трахну по твоей
башке! Сразу заткнёшься. Люди добрые, – В. М. развернулся вместе с
табуретом к окну, обращаясь к невидимой аудитории, – это ж ужас какой!
Невозможно у себя в доме находиться! Только войдёшь в квартиру, а "оно", –
В. М. махнул в сторону умывальника, – сразу с претензиями! И пилит, и
пилит… Падла!» Кран вздохнул.
«"Оно" меня учит, как жить! – В. М. тяжело встал с табурета и, опершись
рукой о стол, разразился мефистофелевским смехом. – А я, между прочим, как
хочу, так и живу! – С этими словами он вернулся в прежнее сидячее
положение. – Я, может, не хочу быть с кем-то! Мне, может, одному
хорошо! Когда хотел – пришёл, когда хотел – ушёл… Мэни с жинкой нэ
возыться…» В. М., подпевая себе дурным голосом, встал и попытался сделать несколько па из гопака. Ничего путного из этого у него не вышло, и он, прекратив завывать, подошёл к замёрзшему окну. Подышав на стекло, В. М. стал глядеть в образовавшуюся лунку. Улица была пуста. Жёлтый фонарный свет с трудом пробивался сквозь пелену снежинок. Почти все окна в доме напротив чернели холодными, пугающими дырами. «Б-р-р-р…» В. М. резко отвернулся от окна и прижался ногами к тёплой батарее центрального отопления.
«Рад, небось! Думаешь, спёкся Вадим! Страшно ему! Одиноко!
А это видал!? – В. М. скрутил фигу и энергично затряс ею. – Нет, брат,
шалишь! Я ничего не боюсь. Вот пью сейчас, а в любой момент брошу. – Из
носика крана вырвалась чреда булькающих звуков. – Ты можешь ржать, сколько
тебе угодно. Я лично твёрдо решил… – В. М. с силой хлопнул себя по груди
ладонью. – Вот ещё немного попсихую и брошу. Бриться буду каждый день, на
работу прежнюю вернусь… Меня, знаешь, как там уважали! Половина сотрудниц
в институте в меня влюблены были. Не говоря уже о студентках. Я и сейчас
ещё вполне ничего».
В. М. подошёл к небольшому, засиженному мухами зеркалу на стене. В волнистой
зеркальной поверхности отразилась обрюзгшая, покрытая седой щетиной
физиономия мужчины лет шестидесяти. С этим не очень симпатичным лицом
диссонировали серо-голубые красивого разреза глаза. Поглядев с минуту на
своё отражение, В. М. потёр подбородок и хмыкнул. «Как говорится по
латыни: "видос". Д-а-а, вид мало ободряющий… – Он вздохнул. – Ну, ничего.
Сейчас ободримся».
В. М. подошёл к холодильнику и вздрогнул от оглушительного утробного звука,
раздавшегося из крана. «Тьфу ты! Вот напугал, гад! Да ты ори, сколько
хочешь, а я выпью. У меня, может, горе. А ты мне выпить запрещаешь. Не
обращая внимания на оглушительную какофонию, которую извлекал кран из
глубины своих недр, В. М. налил полстакана водки и одним махом опрокинул в
рот. Зажмурившись, он передёрнулся и громко причмокнул. Затем уселся на
табурет и стал жевать корку хлеба. «Закусить и то не чем. Вот так и живу.
А ведь раньше-то как жил! Как жил! – В. М. повернулся к крану. – Ты вот
по-честному скажи. Я что… Вру?! А, молчишь! Потому что сам знаешь, правда
это! А как я подъезжал на своей "Ладе" к институту! – В. М. зажмурился от
удовольствия. – Выходишь, а тут уже человек двадцать студентов на разные
голоса: "Доброе утро, Вадим Михайлович! Доброго здоровья, Вадим
Михайлович!" Декан навстречу спешит – издалека руку тянет, поздороваться
хочет. Секретарша улыбается, щебечет: "Что-то Вас давно не было видно. Не
забывайте нас, заходите!"
А я иду и совсем про другое думаю, то есть и про другое, и про другую. Вот,
думаю, сейчас буду проходить мимо кафедры иностранных языков, а она как
раз и выйдет. Пунктуальная… Всегда в одно и то же время. Выйдет,
аккуратно, мягко так двери за собою закроет, потом с улыбкой: "Доброго
утра вам, Вадим Михайлович!" И заметьте, никогда не скажет "доброе утро",
а всегда "доброго утра". А улыбка спокойная, как море в штиль… Да, и такая
же красивая и… равнодушная, как море. Вот из-за неё и пропала жизнь. То
есть не в улыбке дело… А в чём же? – В. М. на секунду задумался. – А в том дело, что ничего, оказывается, мне без неё не нужно. Без Любови… – В. М. захихикал. – Смотри ты, как складно выходит. Без любви и без Любови… Владимировны… Ну, это я сейчас такой умный, а тогда… Тогда я был уверен, что никуда она от меня не денется. Как только она у нас в институте появилась, я, естественно, сразу её заметил. Ну, вообще-то, справедливости ради нужно сказать, что заметили её все. Высокая такая, волосы льняные, глаза зелёные… Джемперочки, блузочки – всегда в обтяжку. И обтянуть, я вам доложу, было что! И-эх! Вот, видишь, даже ты заткнулся. Небось, не булькаешь. – В. М. пододвинул табурет поближе к умывальнику. – Ну, я её после лекций обождал и – к ней. Дескать, не подвезти ли вас домой. А сам на свою "Ладушку" указываю. А та зелёным лаком сверкает, чистенькая со всеми прибамбасами… Шик, одним словом. А в те времена личный транспорт… Это, брат, было нечто! – В. М. поджал губы и поднял руку, назидательно выставив указательный палец. – Это, как сегодня, скажем, состоятельный бизнесмен. Ну, так вот. Говорю, не стесняйтесь, мол, мне это нетрудно. Тем более, машина – как раз под цвет ваших глаз! – Кран заурчал. В. М. нетерпеливо отмахнулся. – Да ты мне в сотый раз уж своё "фе" в этом месте вставляешь! А то я без тебя не понимаю, как это прозвучало для неё. Ясное дело, пошлость! Да ещё и местечкового масштаба. Ну, вот… Тогда я впервые и увидел эту фирменную улыбку её. Красивую и такую… холодную… что ли… Ну, не знаю.
А вот только я тебе, брат, скажу, сразу понятно мне стало, как дважды два,
что напоролся я "по-чёрному". Стою рядом – в коленях дрожь какая-то
противная, в висках стучит – никогда ничего подобного со мной не бывало. А
уж поверь мне, до неё у меня их, красивых и просто хорошеньких, ну, не
меньше сотни было. Да я тебе о многих из них рассказывал. Но тут,
понимаешь, совсем другое дело. Стою и думаю: если согласится сесть, я руль
повернуть не смогу, а не согласится – застрелюсь! – Кран визгливо
булькнул. – Да, ладно тебе! Ну, не прямом смысле застрелюсь, а это… Ну,
сам понимаешь...» – В. М. встал, подошёл к столу и, приложившись к
бутылке, отхлебнул из неё. Крякнув, он воровато оглянулся на кран.
Успокоенный отсутствием реакции, В. М. вернулся на свой табурет.
«М-да… Так на чём это я остановился? Ах, да… В общем, понимаю, что дело
"хреново". А она улыбается. Глаза зелёные, прозрачные… И понимаю, что и я
для неё прозрачный, как из воздуха сделанный. Сквозь меня смотрит.
"Спасибо", – говорит и… дальше пошла. Я подумал даже, что, может, она меня
не поняла и сдуру даже чуть ли ни бросился за ней – объяснять. Да, слава
Богу, хватило ума вовремя остановиться.
Приехал домой. Места найти себе не могу. Успокоился немного. Стал думать,
анализировать, так сказать. Посмотрел на себя как бы со стороны и вижу –
картина неприглядная. Не то мясником, не то парикмахером выглядел. Да и
слова "подобрал"! У меня таких в лексиконе и не водилось раньше.
Ну, ничего, думаю, мы ещё посмотрим. На завтра, ну, может и не на завтра, а,
скажем, через несколько дней, честно говоря, не помню, да и не в этом
дело, а только подкараулил я Любовь Владимировну в институтском кафе. Как
только в дверях её заметил, мигом повернулся к стоявшему неподалёку…
э-э-э, как его, бишь, звали… – скажем, Иван Иванович – ассистенту с нашей
кафедры и говорю громким голосом: "А я
с вами, батенька, никак согласиться не могу!"
Тот на меня уставился, глазами хлопает – ничего понять не может. Только
рот раскрыл, а я ему: "Нет, нет!
Давайте обратимся к третейскому суду".
И сразу к ней: "Любовь
Владимировна! Уж не откажите рассудить нас с Ван Ванычем. Вот мы о Босхе
спорим…" Она глянула и вот
как-то неуловимо усмехнулась: "Вы
об Иерониме?" Мне эта усмешка не
понравилась, но я, кивнув головой, продолжил: "Так
вот, я в отличие от Ван Ваныча, считаю, что в триптихе „Страшный суд“
художник демонстрирует поистине неисчерпаемую фантазию в мотивах адских
мук, свободно оперируя масштабными соотношениями предметов и сочетаниями
функционально несоединимых вещей".
Выпалил я эту фразу и жду. А она смотрит на меня и молчит. Ну, я вроде как
задумался, сосредотачиваясь, и добавил: "В
принципе Босх использует, собственно, приём отстранения, когда
необычный, новый контекст и неожиданные смысловые пересечения заставляют
человека иначе взглянуть на привычный мир".
Любовь Владимировна скрестила руки на груди, а затем
плавно почти балетным па повернулась к обалдевшему ассистенту:
"А каково ваше мнение по этому поводу,
Иван Иванович?" Изучив выражение
лица своего визави, хранившего всё это время изумлённое молчание, она,
вздохнув, повернулась ко мне: "Ну,
вот видите, ваш оппонент с вами уже полностью согласен. Кстати, на столь
интересующей вас картине изображён святой Бавон. Мне кажется, между вами
есть что-то общее. Я не имею в виду внешность. А сейчас, извините, перерыв
заканчивается, а у меня – лекция".
Стою я и думаю, при чём тут святой Бавон. А Иван
Иваныч меня за рукав дёргает, объяснений требует. А мне, ох, как не до
него! Как рявкну:
"Шутка это!"
Ну, он сразу рукав отпустил и бочком, бочком.
В общем, я, как только лекции свои закончил, – сразу
в библиотеку. Тогда никаких "интернетов" и в проекте не было. Ну, нашёл
этого Бавона. Читаю: "Бавон родился близ
Льежа в знатной франкской семье. В молодости отличался дерзким,
необузданным нравом, продавал своих слуг в рабство, вёл распутную жизнь.
Раскаялся, повелел заковать себя в цепи и отвести в тюрьму. Раздав своё
имущество беднякам, Бавон стал
монахом. "Да, – думаю, – уже успели „добрые люди“описать
Любови Владимировне все мои альковные дела, да ещё от себя, наверняка,
немало добавили. Теперь, понятное дело, будет меня обходить за тыщу
вёрст"».
В. М. повернулся к крану и предостерегающе поднял руку:
"Да, ты не думай, что я не пытался взять себя в руки. Пытался! Помню, как
сейчас, чего я только себе ни говорил. "И на кой она тебе нужна! Да таких,
как она, у тебя было и будет – только свистни". И другую разную муру. А
только чувствую – не помогает. И ещё чувствую, что впадаю в глухую тоску,
плавно переходящую в неодолимое желание сильно напиться. Ну, отказывать
себе я не стал и в этот же вечер надрался, если не как свинья, то
достаточно близко к этому состоянию. Ну, и тут, сам понимаешь, море мне не
то что по колено стало, а – по щиколотку. Думаю, сейчас прямо к ней пойду
и всё скажу. Что я без неё жить никак не согласен. Либо женюсь – либо руки
на себя наложу! – Удивлённый молчанием крана, В. М. сделал паузу,
прислушиваясь. – А чего это ты замолчал? Не остришь? А?! Ты ж в этом месте
всегда хихикал! А потому ты молчишь, что правда это. Боже ты мой! – В. М.
всплеснул руками. – Да как же ты допускаешь, чтоб такая красота неземная
таким идиотам, как я, на глаза попадалась! Ты вот её не видел… Она,
понимаешь… ну, как тебе объяснить? – В. М. задумался, хлебнул прямо из
бутылки и, не выпуская её из рук, повернулся к крану. – Я не помню, как я
там тебе объяснял в прошлый раз. А вот сейчас точно понял. Она прямо копия
Варвары Римской-Корсаковой! – Приложившись ещё разок к горлышку, В. М. на
выдохе добавил: – Франц Винтерхальтер, музей д`Орсе. Хотя, конечно, ты
там, как собственно и я, не был. А вот раз в жизни, можешь ты мне
поверить, что вот не вру я?! А-а-а… что с тобой говорить… – В. М.
покачнулся. – Свиньёй ты был, свиньёй ты и остался».
Кран коротко всхлипнул. В. М. замолчал, посмотрел в окно
невидящим взглядом и, постояв так секунду-другую, вдруг завыл: «Ой, тошно
мне! Ну, не могу я больше! Да, что ж это за жизнь у меня проклятая?!»
Он схватился за голову, затем, не оборачиваясь, нащупал
стоявшую позади него на столе бутылку и припал к ней. Убедившись, что
бутылка пуста, В. М. с пьяной медлительностью подчёркнуто осторожно
попытался поставить её на стол. Покачнувшись, он ударился о холодильник.
«У-у, гад проклятый! Сволочь! – В. М. сел на пол и заплакал. – Боже мой! Я
же всего одну ошибку в жизни и совершил! Всего одну! Вон другие – сколько
хочешь ошибаются! И ничего! Как с гуся… нет, как с гусей – вода. А я?!.
Она же ко мне сама подошла и – ни "здрасьте", ни "до свиданья", а так прямо
и говорит: "Хочу к вам в гости. Можно?" Ты понимаешь?! Два года – "доброго
вам утра, Вадим Михайлович", ледяная улыбка и… на тебе – "в гости"! Ну,
думаю, слуховые галлюцинации начались. А переспросить боюсь. Боже мой! "В
гости"! А!? И ты что думаешь, она пошутила!? – В. М отрицательно замотал
головой. – Вот уж нет!»
Кран пробурчал что-то невразумительное, и из его
носика просочилось несколько капель воды. В. М. с трудом встал, подошёл к
умывальнику и, обхватив кран двумя руками, спросил свистящим шёпотом:
«Может, я сбрендил? Нет, я тебя, как друга прошу, скажи честно, сбрендил?
Вот я сейчас помню, что… не то что любил её… Куда там! Я до такого дошёл,
что если б она меня к себе вместо собаки взяла, я бы это… залаял от
счастья!»
В. М. отпустил кран и, вернувшись к столу, тяжело плюхнулся на табурет.
Повертев в руках пустую бутылку, он со вздохом отставил её в сторону.
«М-да… Ну, вижу я, что не ослышался. И впрямь в гости напрашивается.
Плечами пожал: "Мы, – говорю – гостям всегда рады". А она на меня к-а-ак
посмотрит… Ну, думаю, отчего я не могу с ней по простому? Отчего всё время
чего-то там строю из себя? И так я испугался, что вот сейчас возьмёт она,
да и уйдёт, что у меня аж сердце зашлось. То ли побледнел я, то ли ещё
как-то, а только она, видно, заметила. Подошла ко мне и под руку взяла. А
улыбнулась-то как! Да разве ж люди способны так улыбаться?! Может,
ангелы? Или феи?»
В. М. всхлипнул. Справившись с собой, он ладонью вытер глаза. «Ну, и что? Я
тебя спрашиваю? А, ничего. Вот и выходит, что у меня в жизни только то и
было, что один-единственный вечер. Вечер с ней... – он махнул рукой. – Эх,
дай я тебя обниму, друг ты мой единственный! Никого у меня не осталось,
только ты!»
В. М. встал и, подтащив к умывальнику табурет,
уселся на него и попытался обнять и поцеловать кран. Через секунду он
заснул, прислонившись головой к крану и навалившись всем телом на
умывальник. Кран вздохнул и пробурчал в полголоса, стараясь не разбудить
спящего: «Знаем, знаем. Она тебя бросила и уехала заграницу, а ты запил и
вся жизнь пошла под откос. Только в прошлый раз её звали Любовь
Викторовна, и глаза у неё были синие…» Кран опять вздохнул и затих.
На улице пуржило. Снег, перемешанный со льдинками, настойчиво стучал в окно. В. М. спал, прислонясь головой к крану, перемежая похрапывание тихими стонами. Кран был тёплым. Из его носика падали крупные редкие капли. Впервые за последний месяц включили горячую воду. |
|