Номер
12(81)
декабрь 2016 года
<<< back to non-mobile |
|
Ася Лапидус |
Кутерьма...
Там, где эллину сияла
Большая страна Китай...
Народная песня
Все на свете смешалсь – прямо, как в доме Облонских. Кутерьма – да и
только.Когда давным давно, задолго до новой эры эллины начали отстраивать
блистательную столицу Пергамского царства – гордый Пергамон – они и не
помышляли, что дикая неотесанность варваров, безжалостное время и
разрушительные войны превратят эту драгоценную жемчужину в невнятные
руины, как не могли представить себе, что территориально былой величавый
город будет находиться в турецкой провинции под искареженным названием
Бергама.
Между тем, в конце ХIХ-го
века дотошный инженер немецкого происхождения раскопал волшебный памятник
античной древности, и археологические находки незамедлительно отправил на
сохранение в родную Германию. Увы! –последующее -ХХ-е столетие принесло
только очередные мытарства музейным реликвиям, и не им одним – впрочем, то
ли еще будет... Но это все впереди, а пока суть да дело – в Берлине
Пергамону и его малоазиатским окрестностям посвящен большой музей, где
бережно содержатся остатки былого величия целой эпохи. Вот и нам – жителям
города Нью-Йорка рикошетом досталась выставка в Метрополитан музее – под
архаическим наименованием Пергамон...
...С утра Жан-Пьер непредсказуемо сам себе раскапризничался. Вечером идти
на вернисаж, а ему неохота облачаться в парадный костюм – по пятницам
народ ходит на работу вольноотпущенно, и галстук – даже в кармане –
кажется тяжелой ношей. Но искусство требует жертв, пришлось и побриться
тщательней обычного и приодеться, невзирая на пятничное обыкновение.
Что до Таисии – то и она в грязь ударить тоже не хотела и приготовилась
экипироваться, как положено – в сногсшибательный от кутюр вечерний туалет,
понятное дело – заграничного производства, как же еще? Таисия – красивое
имя – так ее назвали при рождении, так и мы будем ее называть, хоть в
просторечии – по прежним-то временам в городе Люберцы Московской области –
была она Таськой – Таськой Драниной. Жан-Пьер любовно зовет ее Таси, а она
– времена-то изменились, да и место проживания тоже – именует она себя
нынче по-иностранному – Таис – само собой, Анатоля Франса не читала, как и
слыхом не слыхала про оперу – впрочем, до того ль, голубчик, было! – а и
зачем?
Античные развалины она уважала – особенно экскурсии по Европам, а вот
скульптуру не то, чтобы презирала, просто скучалв от нее, как в школьные
годы на уроках истории древнего мира скучала над учебником. Музеи вообще
вызывали у нее усталость – тоску-уныние. Тем не менее вечернее платье
прогулять было просто необходимо. Но туфли – к платью – с этим настоящая
завоздка – требуются туфельки на высоконьком тонюсеньком игольчатом
каблучке, у нее есть такие – чего только у нее нет! – да ноги уже не те –
отяжелели – не могут ноги выдержать – длительного хождения-стояния на
воздушных каблуках-иголках. Надо что-то придумать. И удумала – черные
туфли на платформе-танкетке в черном непрозрачном чулке выглядывали из-под
подола завлекательно пост-модернистки (она аыговаривала – пос-модерниски –
вроде, хоть куда грамотна, а на родном наречии демократически проглатывала
некоторые неудобные согласные).
Ах – есть женщины в русских селеньях – коня на скаку остановят – не говоря
уже о добром молодце. Она вгляделась в зеркало – волосы куда как хороши –
русые, густые, пружинящие, и лоб чистый. Глаза серые, между прочим, с
поволокой – если надо, она умеет ими смеяться, но самое замечательное –
большой – медленный в улыбке, отяжеленный яркой помадой рот – она любила
свое отражение в зеркале.
Накануне договорились они с Жан-Пьером встретиться прямо на месте, чуть
пораньше объявленного времени, пока народу не много – чтобы можно было, не
толпясь, без сумятицы пройтись по выставке. День к закату – хоть и
побаловал солнцем день, на улице к вечеру все равно холодно – ветер
арктически ледяной – зима не даром злится.
А вот и музей – неоклассика – обрамленный Центральным парком – вальяжно
раскинулся Метрополитен музей на несколько кварталов – ну, чем не божий
храм – красавец благородных пропорций – и высокая просторная лестница ему
под стать – чудо – загляденье. Но Таисия не по этой части – ей бы на людей
посмотреть и себя показать – не до архитектурных лицезрений Таисии. К
сожалению, на людей смотреть – совершенно нечего – старики и старушки –
холеные – не без бриллиантов, но старые уж очень. Зато себя показать –
почему бы и нет – есть что показать. Хороша Таисия – тонкая да звонкая – и
одета – стильно одета Таисия.
Жан-Пьер, разумеется, ждал ее больше часа – Таисия умела опаздывать
обвально – он давно привык к ее несообразности – даром, что вспыльчивый – если и сердился – то виду не показывал
– бесполезно. Пока ждал, отвлекся
на мысли разные.
Познакомились – давно – воды утекло – море-океан, и потерь не счесть.
Потянуло его к ней – с первого дня – устоять невозможно – вроде и
холодная, а тянет к себе, как на веревке. Не ошибся – холодная, даже
равнодушная, а все равно тянет. И пошло – поехало – дома жена, а на работе
Таисия. Ревновал Таисию страшно – были причины, не умела она скрывать свои
нередкие ходки, но он научился переключаться. К тому же понял, что никто
на свете ей не нужен. Нет, был брат – младшенький – вот к кому надо
ревновать. Толстый обрюзгший – братик этот Лешка – для Жан-Пьера – Алекс
–проживал ныне в городе Москве, где был у него некий бизнес невнятный –
как бы ближневосточный – петролеумный.
От себя добавим, что в свое время закончив многозначительный факультет
востоковедения, свежеиспеченный арабист Алексей Иванович Дранин, попал по
распределению все туда же – на Ближний Восток – надо сказать, не без
участия старшего Дранина, имевшего кое-какой небольшой, но благодетельный
чин в органах, в свое время позволивший пристроить сына на иностранный
факультет.
Когда грянула перестройка, Лешкина заграничная карьера лопнула, и он
вернулся на родину, где долго болтался без дела, пока не придумал себе
нефтяной бизнес. Бизнес этот денег не приносил, и по сути жил Лешка с
женой и крохой дочкой на сестрино
вспомоществование
– пока Танька – меркантильная жена не бросила его жестокосердно, забрав и
квартиру и дочку. Квартиру-то он ей все-таки не отдал – не съехал с
квартиры – так и живут втроем – а дочку, хоть она и под боком – потерял –
мамина дочка – никуда не денешься. Теперь уже взрослая – папашу в грош не
ставит, в его сторону просто не смотрит, не нужен он ей на дух.
В Америку к сестре Алекс приезжал обязательно и непременно. Как-то
пожаловал даже на лечение – операция нужна была. Таисия все глаза
выплакала – жалко братика, да и операция денег стоит – еще каких. Но
младшенький дороже всего и всех – не пожалела она для него жестко
сэкономленных сбережений – работала в Нью-Йорке в ООН – тоже отец помог,
да и сама не промах – яблоком от яблони – неукоснительно служила в органах
с младых ногтей – верой и правдой –трудоустраивали-то они куда как
прилично. Шутка ли – а ООН устроили да на хорошие деньги – хотя поначалу
до перестройки пришлось отдавать почти все заработанное – в кошелек
отчизны милой – порядок такой обязательный был – хочешь по заграницам –
плати оброк.
После операции надо было Лешке хоть как-то дать развеяться. Вот и упросила
Таисия Жан-Пьера – слезно просила поехать с ними вместе – прокатиться –
чтоб не далеко – на машине. Решили в Вашингтон. Дело осложнялось, а может,
упрощалось тем, что в скрытной связи их как раз случился очередной разрыв.
И по размышлении, ну, и чтобы не ровен час – от греха подальше, Жан-Пьер
взял в это путешествие жену свою Кунигунду – Гундель.
Господи, ну и натерпелись они от этой пары гнедых. Брат с сестрой
ссорились непрерывно – спасибо, хоть на непонятном русском – так-то так,
но явно грубый разговор их на высоких нотах доходил почти до драки – когда
начинали они, тесня-наступая друг на друга – толкаться да пинаться.
Гундель тогда просто пугалась и тихонько просилась домой – откуда было ей
знать-понимаить, что люберецкие
– они такие. Ах любера – любера! –
раззудись, плечо! размахнись, рука! – большой нежности от вас не
приходится ждать – нет, не на пустом месте возрос ваш сад-огород, потому и
непыльная семейная работенка в органах пала на вполне
доброкачественно-благоприятную почву, наложив печить хамской
вседозволености. Да и как им с Жан-Пьером было догадаться о многолетней
службе в русском гестапо этого несуразного тандема – к месту и не к месту
рассуждающего об искусствах. Между тем дело принимало анекдотический
характер – но смеяться не хотелось совершенно. Еще бы – Алекс вошел в
штопор и давай верховодить всей честной компанией – надо сказать, самым
злокачественно непрезентабельным образом – когда хотел, выпускал из
машины, а то бывало, запрет машину – и не выпускает. Временами казалось – карман его оттопыровается пистолетом, атаман да и только,– а они
бессловесные заложники. Между тем, вел он машину беспорядочно, не обращая
внимания на дорожные знаки – вполне возможно, хоть и не признавался, с
английским были трудности, да и сидевшая с ним рядом Таисия суматошно
путалась в дорожных картах – толку от нее никакого. Такое вот случилось
путешествие. Кстати, почти за все тогда платил Жан-Пьер.
Когда вернулись, измученная Гундель расплакалась –
Ужасно – не считая
болезней и смертей, это были самые невыносимые дни в моей жизни.
После этой поездки – роман их с Таисией, казалось, навсегда заглох. Но
случилось несчастье. Заболела и очень скоротечно умерла Гундель. Жизнь
расползлась по швам. Неожиданно Таисия приняла самое сердечное и
деятельное участие. Приезжала, помогала и – плакала сочувственно – не
просыхая. И как-то незамегно отношения возобновились.
Нет – жениться он не хотел ни за что, даже просто жить с ней под одной
крышей было невозможно – и неумеха и бестолкова в быту – и еще – скупа
невероятно. Да и она – замуж за него – ни в какую – в ООНе в 60 уже гонят
на пенсию, нужен он ей – пенсионер на старости лет – тем более, что она
всю жизнь сама себе голова – честно говоря, куда как дельно-здравомыслящая
– беспорядочность-то ее – чистейшей воды завлекательный камуфляж.
Тут-то и покатился их интим по наклонной плоскости приятельства – ну, не
совсем, конечно – как известно – лучше редко, чем никогда, но что-то в
этом роде – а театры, концерты, оперы, вернисажи – этого было до отвала – охоча была Таисия до эксклюзивных культурных мероприятий – хлебом не
корми. ООН в этом смысле очень сподручное заведение – билеты в худшем
случае за микроскопическую плату, а то и совсем бесплатные достаются даже
и бывшим сотрудникам. Тем более, что Жан-Пьер не сказать, что бывший – нашел себе внештатную редакторскую работенку при ООН-овском издательстве –
и в ус не дует, а Таисия – та с удовольствием пенсионерствует, хотя и
жалуется на безденежье – но ей верить нельзя – чего-чего, а денежки у нее
водятся – любит она их, да и они ее тоже. Еще она любит интеллигентный
разговор – чтобы о возвышенном – слушать ее, мягко говоря, неинтересно, но
смотреть на нее, хоть и на постаревшую – одно удовольствие.
Вот и сейчас опоздавшая Таисия – глаз не оторвать.
–
Сhéri...
– это ее
обычное
обращение
– ко всем и, как всегда – на неуверенном французском.
В гардеробной осмотрела себя не без удовлетворения. Ломкие худощавые плечи
вылезали из черного декольтированного кринолина – не налюбуешься, и
хрупкая, обтянутая непрозрачным чулком щиколотка, отяжеленная
башмаком-ботинком – триумфально завершала картину – ну, чем не чудо
искусства. И народ оценил – пялился на нее народ – за мое почтение, с
интересом пялился – она-то боковым зрением все видела.
В греческом зале – при входе – огромная под потолок Афина с отбитыми
руками, а чуть подальше пугающая размерами и пустыми глазницами голова
Зевса, тут же рядом рука его тяжелая – громовержец как-никак, и где-то
между ними – умирающая амазонка... Скукота...
И вдруг – неожиданно – нежданно-негаданно – спящая отроковица – голова
закинута – источающее вожделение юное тело спит беспробудно. Обошла вокруг
– господи, спаси и помилуй! – трехчлен – нежный – мальчиковый еще, а
повыше, где и положено – грудочки – совсем девчоночьи – детские
трогательные грудочки – матерь божья! –
да это же гермафродит. Дышащий
несусветным соблазном – да мрамор ли это – с ума сойти можно. Надо пойти
выпить. Любила она это дело, Лешка – тот тоже насчет поддать совсем не
дурак, хоть и обоим им в детские годы доставалось от пьяного ража
отца-алкоголика – лучше не вспоминать. Да и Жаник (так она называла
Жан-Пьера- конечно, не на работе – это уж само собой – начальник все-таки)
не промах выпить, но у них это все по-другому – вроде как и интереснее,
но, если разобраться, и скучнее.
Они проследовали в зал – галерею скульптур. По дороге их обогнала женщина
в парадном платье от Миссони:
– Вы – сама элегантность и красота –
Между тем, нетерпеливый народ уже давно толпился за столиками и у
столиков, выпивая и закусывая – Жан-Пьер тоже принес по бокалу белого –
оно по крайней мере холодное – вкус хоть как-то приглушен, а то
неохлажденное красное под кодовым титулом каберне – настоящая отрава.
Огляделись – все столики до отказа заняты. Ах, нет – два места свободны.
Там за столом седой сухощавый красивый старик – не поднимая головы,
поглощенный не столько минералкой, сколько новеньким мобильным телефоном –
сосредоточенно эсэмэсил – рядом
с ним небрежно раскинулся-распахнулся развернутый в противоположную от
старика сторону неправдоподобно раскосый желтолицый китаец в бордовой
шляпе и пестром жилете, из верхнего кармана которого торчал невероятно
яркий канареечный платок. На подошедшего вполне церемонного Жан-Пьера
седовласый – не повернул головы кочан – ноль внимания, а разноцветный
китаец – между прочим, тоже не первой молодости – широко улыбнулся в
сторону Таисии, более, чем пригласительно, кивнул и тут же вступил с
Жан-Пьером в разговор, поглядывая при этом исключительно на Таисию, надо
сказать, не без одобрения.
А она, как всегда, быстро выпила свою дозу и пошла за подкреплением – двойной джин с тоником куда лучше тошниловки под названием шардоне. Закусь
ихняя греческая – козий сыр копченый да зажаренный – пришлась очень
кстати. Хотя и не щедро, но удобренный остро пахнущей зеленью аругулы, сыр
этот – на вкус ничего особенного, но под джин с тоником в самый раз – попробовать все-таки попробовала – не проигнорировала
– и не единожды
повторила.
Тем временем китаец разливался соловьем, в охотку рассказывая о себе. Нет,
он не из красного Китая и не из полусвободного Гонг-Конга – из Тайваня
приехал он – давно уже – учиться в Америку пристроился – его интересовала
тогда гидроэнергетика, а университет в Тенесси имел на этот счет
самолучшую репутацию в мире – ну, и он отправился в те края. Университет
закончил с отличием, но по дороге – еще будучи студентом, заинтересовался
денежной биржей –всерьез и с неожиданным успехом. У китайцев азарт в
крови – к тому же азиатские капиталовложения приносили по тем временам
несусветные барыши – успех случился неслыханный. Не долго думая -–
промедление смерти подобно – он двинул в денежную столицу Нью-Йорк, где
застрял надолго, возможно, навсегда, ну, прямо, как они с Жан-Пьером.
– Чем сейчас занимаетесь? – вежливо осведомился Жан-Пьер.
– Финансами.
– Капиталовложением?
– Капиталовложением.
– А в какой фирме?
– У меня собственный капитал.
Очнулась на незнакомом берегу. Кругом чернявые неясные какие-то – носатые
да лупоглазые – евреи должно. Сами одеты в белое – не поймешь, то ли робы
это у них, то ли рясы, и ее неожиданно помолодевшее почему-то обнаженное
тело тоже вроде полуприкрыто – опять же белым покрывалом.
- Никак Израиловка – ахнула Таисия и заплакала – от жалости к несчастному
палестинскому народу.
Боясь и пошелохнуться – кто их знает евреев-то этих – с ними надо
настороже – она прислушалась чутким, привычно ничего не пропускающим ухом.
Говорят на непонятном.. И вдруг отчетливо проклюнулись слова знакомые –
будто из церковного. Похоже – греки – догадалась она – даром, что древние
– из этого, как его – Пергамона – все-таки бог миловал, своих прислал
православных! – Таисия умилилась и широко – от души – истово
перекрестипась и – проснулась.
–
Ничего – еще сто раз вернется. Надо позвонить Лешке по Скайпу –
соскучился, небось. Расскажу про желтенького – ему наверняка интересно.
Вчера расфокусничался – набедокурил – разлетелся в пух и прах, теперь
вроде как час расплаты пришел – а спрашивается – за что? Ну, перья,
конечно, подраспустил – нет- нет, не на нее – на чужую расу потянуло –
телом к телу – к молочно-белому ширококостному слегка потасканному телу
лениво-распутной русской – незнакомой-узнаваемой евроазиатки. Вообще-то
главным в его жизни был денежный азарт – амуры его мало интересовали. Уже
давно он просто снимал девочек прямо на улице. Но был разборчив. Чаще
всего улучал азиатку. Белые потаскушки, похоже, профессионально ненавидели
клиентуру, ну а черные – те откровенно презирали. Зато азиатки излучали
послушание и подневольную нежность. В их отражающих свет стянутых к вискам
глазах сияли хорошо знакомые ему звезды, по предрассветному медленно
гаснущие в соподчиненной истоме. Птичье их щебетание и будоражило и
успокаивало. Все бы хорошо, кабы не грязь. На-днях из красного Китая
просились – вдвоем – дешево – за сотню. А ему две ни к чему – не нужен ему
декаданс и задаром. Договорились на одну за полцены – считай, бесплатно.
Пошли – ну, бедность – это уж как водится, но грязища совершенно
тошнотворная – пугающая. А эта – пусть с ленцой – тем не менее чистотелка
и не прочь – и хотя, известное дело, очень даже себе на уме, при всем при
том – и это заметно – непритязательно, беспрекословно услужлива.
– Напрасно размечтался – ни адреса, ни телефона, да и зачем?
Он подсел к компьютеру... А Жан-Пьер – Жан-Пьер просто скучал, шел по улице – и хандрил. Его тянуло на родину – точнее, просто вон – от чужой асфальтовой дороги – а куда денешься – отвык – кокосовый рай уже давно не для него... |
|