Номер
9(78)
сентябрь 2016 года
<<< back to non-mobile |
|
Мишель Деза |
Я честно работал живым
***
Предки мои - в веренице
зеркал -
Штетл в Могилёвской губернии -
Кру́ги и Рясна - восточнее
некуда.
Гаон-вундеркинд
за девятым
мейозом,
за 1000: пленная
Неандерталка.
Быстрее и глубже, в потоке костей,
в бегущем назад оживлении праха:
Эукариот
1.0 - мой подлинный Предок,
начало, предтеча и образец. ***
Неандертальцы любили хомок и я
стал одним из следствий.
Спасибо, мой предок, за всё:
иммунитет, белокожесть и
шизоигривость ума. Я
тоже делал гибридов: как
мог, расширял геном. А в
общем, служил Биосфере
участием в био- и геопроцессах.
Разносчик микробов и мыслей, я
честно работал живым.
***
Блоб человечества - пол-гигатонны
-
слизевик
- семь миллиардов амёб -
растёт
экспонентой за счёт биосферы,
ползает, гадит и жрёт.
Я - тоже амёба плодового тела,
но как-то неверен ему:
амёбой отдельной, горошком беспечным
катиться, - пьянея - от счастья, - во тьму.
***
Осыпается Дерево Знания:
саку́рой, всё заливая белым.
Плоды запрещённые, ядовитые -
лучшие страшные сказки Науки.
Всё позволено и всё
бесплатно.
Уплывая в глубь
Сингулярности.
***
Первые раны объекту познания
наносят названия и
числа-стрелы.
Земля непонятна, но в ней
~10^{50} атомов;
было
~10^{40} живых, включая бактерии.
Микробионты кожи Земли,
плесень
и слизь на поверхности Камня,
пылинки в размере и времени -
мы -
знаем скорость эрозии - 3 мм
в столетие.
***
Селенья чисел образуют племя,
их видел Хлебников
закутанными в шкуры.
Как демонов Лилит, их
порождает Время,
из них, по Пифагору, все
структуры:
перечисления сокрыты в плане
тела,
а остальное - их аналоги и
ток культуры.
И, может быть, не смысл
рождает знаки,
а числа образуют жесты,
звуки.
***
Не люди, не общество, а
технология
рванулась вперёд обезумевшим
псом.
Не успевая за ней,
человечество
бежит, растянувшись на тысячи
лет.
Казалось степенным развитие
общества,
но тройка науки уже понесла -
метаморфозом, пылающей
бабочкой
отделится первый, и главный,
вагон.
Элиты всегда отделялись от
черни,
но после сливались назад -
монотеизм и другие диффузии
держали устойчивым Хомо как
вид.
Уже с языка, земледелия, Сети
возможное вздыбилось
супервулканом
и знания лавой хлынули в
Хомо.
Налоги, законы, все меры
диффузии
не смогут ослабить
неравенство знания.
И в беге цикад, при демо- ли,
авто- ли кратии,
на подступах к первым огням
Сингулярности,
как
раковый фронт олигархии
знания, элита
сумеет теперь отслоиться,
почкуясь как вид.
***
Сеть станет глубже: в недрах
поведений
машины поиска откроют тайну
спроса,
нужд и путей влиять на
человека.
Предложат личные: совет, еду,
лекарства.
А волны виртуального размоют
причины посещать реальный
мир.
Есть ли в глубинах нашей
биосхемы
способность избежать ловушки
мозга?
Но, может, это не тупик,
а шаг вперёд: от
человека к человеко-ульям,
мета-людям,
а группы Е-подобных
превратятся в касты?
В рост социального уносит нас
наука.
***
Синхронность - танцы, марши,
барабаны,
моторный резонанс снижает
чувство боли,
ведёт к иллюзиям подобия и
общих
ресурсов, интересов и судьбы.
Вот так из массы индивидов
возникает, как
слизевик амёб,
ad
hoc, на время Коллектив.
***
Когда идёт волною биомасса -
потоки саранчи, людей и крыс
…
О, мета-многоклеточность
Живого,
О, боль и сладость влиться в
Коллектив.
Сильнее секса похоть
коллектива:
в угаре тесноты, но очищенья
извергнуть - дефекацией - всё
личное
в себе, совокупив остаток с
коллективом.
***
Уже давно мы выбрались на
сушу,
но смерч творения остался в
океане,
где атомы рождения и смерти
ещё танцуют вместе пляски
смеси.
“Морского снега” хлопья
умираний
идут дождём уж миллиарды лет,
идёт, как прежде,
эндосимбиозис,
гибридизация-как-норма и
возможен
горизонтальный генный
перенос.
***
Миграция громадной биомассы:
ночами, ввысь идёт
зоопланктон
от безопасной тьмы в глубинах
океанов
вверх, где возможны пища,
секс и смерть.
***
Я знаю мой народ -
википедийцы
и новые любовники Науки.
Она, как матка, вылетает
каждым утром,
а мы летим за ней,
готовясь к жертве.
Мне есть что им сказать,
я старый трутень:
полёт, интимные детали
Встречи
и то, что ожидает их потом.
***
В науке нет плохих учёных: ей
нужно очень, очень много
ласки.
Любой, кто дал кусок своей
души.
вступает в этот танец, трек и
битву;
пробьётся на границу с
Неизвестным
и станет лучшим/первым своего
окопа
или звеном в цепях к крутым
утёсам.
***
Чем не забавна автофилиппика?
Самоукусы моют белей.
Верлибр, отсебятина, мегаломания;
Отсутствие тонкости, нежности, меры;
Нравоучительность,
grandiloquence;
Помпезность тематики, терминов, стиля;
Гротеск (многоплановость, метаморфоза);
Манерность, неясность, нечеловечность;
Нескромность, небрежность, нагроможденья;
Незавершёнки да черезчурь поганая;
Китч на патетике.
Что-то ещё?
***
Мой жанр - не гротеск а
sublime:
увидеть смещенье шкалы,
попытки объять необъятное,
идеи, но их принесение в
жертву -
не форме, а демону расширения.
***
За красотой, трагическим,
уродством и смешным
мир обнажается в sublime:
боль предела,
излишек знаков/смысла, хруст
текстуры,
ожог, метаморфоз свободы в
счастье. У
каждого своё понятие sublime: свои
видения смещения шкал.
Чужие - боги, жёны и sublime
- лишь
из сомнения делают печаль. ***
Началом ужаса-но-сладости - sublime - были
бескрайности воды, огня, саванны: нет
змей и тигров, но явилась Тайна. И
если интуиция поможет, то
та лишь, что бывает у детей:
слияние бессилия и наглости в восторг.
***
В 19-ом веке взорвались
размеры:
чужой и немыслимый, Космос
явился
открыто, как Бог,
“отвечающий” Иову,
в бесконечном стриптизе
природы,
срывая покровы иллюзий,
пределов и шкал.
И, в смеси науки с возможным
и чудом,
пусть будет ответом
sublime в sublime:
быть благостным Иовом, но,
выслушав Бога,
вторично спросить: “Почему?”
***
Эстетика мышления - sublime,
из веры перешла в науку.
Например,
мир расширяется: плотнеют
сгустки массы,
но ширятся пустоты между
ними.
Из однородного и плоского, он
стал
кусочистым, свернувшись
непохожими кусками,
и ниже, от нуля уходит
кривизна.
***
Есть факты с поэтическим
зарядом,
готовые родить вторичный
смысл,
подвижные и точные как мимы -
Число людей растёт
на 3 в секунду.
Мы все - вода на 70 процентов
и с половиной ДНК как у
бананов,
а клетки - от бактерий и
грибов.
Мы обновляем кожу каждый
месяц,
солёна кровь, как жидкость
океана.
Пещера Мовиле, дюймовочка
Лусия. ***
Метафоры - obscurum per
obscures
-
не упрощают, а уводят вдаль.
От подлой правды первого
значения
в святую ложь свободы и
мечты.
***
О, думать в форме чувств,
не отделять риторику от
смысла,
вернуться к метафизике Начал:
по Ведам, Аристотелю и Будде.
***
Когда придут четыре
курофунэ,
пощады нет от чёрных кораблей
и
демонов что высыпят на берег.
Божественный тайфун не
состоится,
но есть
амаэ - мужество зависеть.
В финале встречи хищника и
жертвы,
последняя стратегия - любовь:
узнать отца в чудовище над
вами.
***
В обращениях к хищнику есть аргумент и поэзия.
“Я - мёртвый”, ”опасный”, ”безвкусный”,
“не тот”, ”устанешь меня догонять”.
Уменьшить риск, приблизившись к соседям,
ранив соседа, “предложить”
его.
Косяк насыщает акулу - с ней разделить укрытие.
Переполнить врагов взрывом
рождений:
кораллы, цикады, бамбук.
А у нас, очень старых
животных:
“ладно уж, съешь меня, что ли”.
***
Пространство-время
может быть лишь маской
причинно-следственной
невидимой сети.
Вселенная лишь в среднем
однородна по нему.
За беспорядком островной
раскидки массы
быть может смысл и иерархия
структур.
И, может быть, в высоких
шкалах смысла
наш мир - всего лишь атом
макромира.
***
Жизнь порождают правильные
звёзды: те,
что до трёх и от десятой
массы Солнца.
Такие будут ещё 10 триллионов
лет и, значит,
в далёком будущем взметнутся
числа Жизней.
Ну, а Земля, быть может,
самый ранний случай.
***
Жизнь - плесень/экзальтация
материи,
возможное дитя какой-то
странной физики.
Если не пыль и газ, а ёмкие
субстраты,
она локальна, на два-три
килопарсека.
Заразна для планет, при
встречах звёзд,
зато уж не для кластеров
галактик.
Наши прионы и кристаллы ближе
к жизни,
чем к
“жизни” в М31, у Андромеды.
***
Что “натурально”, если
возрождать,
что человечеству есть
“прошлое” и “юность”:
недавние 100 - 500 лет назад, иль
ранний Голоцен
- минус 6000, или
последнее межледниковье
- все 120 тысяч?
***
Сознание проснулось в первой
рыбе-крабе
в глубоком Кембрии, с
открытием движения и
чувств-на-расстоянии как
обоняние, зрение и слух.
Возникли выбор, образы,
эмоции и память
и тайна разделения сознания и
мира. Более того,
возможно, даже все эукариоты,
сознательны по-своему,
не меньше наших, признанных
недавно, женщин и рабов.
Мы вытесняем всё
живое, что не жрём и
носим:
успеем уничтожить почти всех
до правого суда.
***
Неслыханно для средней
мегафауны
растёт, числом и весом, наш
подвид.
Мы быстро пожираем
биосферу,
но, вроде, не нарушили черту
и уступаем, даже в биомассе,
бактериям, термитам и скоту.
***
Мы - гоминиды без пенильной
кости
и гена для контроля роста
мозга.
Контакт смягчился,
породил семью и группу,
но, крысой
бешенной, с цепи сорвался мозг.
И это, может быть, когда то
нас погубит.
***
Не станем мы энергией и
газом.
Как прочие, погибнет наш
подвид.
Пространство-время, так
осознанное нами,
уйдёт в мир расширения
отсутствия людей.
***
Космополиты-виды - это жить
на всей планете.
Как микроорганизмы -
пассажиры ветра,
как мидии - в течениях или
желудках птиц,
как крысы, тараканы, мухи и
косатки.
Такие виды могут уцелеть от
человека.
***
Мы - только коллективы клеток
в тоталитарно спаянном
режиме,
а раковая клетка - беглый
раб,
один из очень многих, что
уйдёт.
Во мне схлестнулись обе
мега-страсти:
жить хочется, конечно, но не
замолкает
позыв к свободе, к точечности
воли,
вплоть до свободы
одноклеточным во мне.
Рак неизбежен с временем и
может быть заразен.
Жизнь может, вся опять,
рассыпаться на клетки.
***
Не сложность
- “цель” Эволюции,
а только исход - выживание.
Нет качеств, а есть удача.
На пыльной дороге Времени
трек смерти, но только не
всех. *** Мы -
автоматы, куклы состояний; в
незнании проходит наша жизнь. Одно
незнание сменяется другим, и
это создаёт мираж свободы воли. Но
где-то, мелким шрифтом, в
правилах Природы, за
непонятным, вероятным и простым, за
вереницей приближений и гипотез
найдутся, точные, причины всех движений: одни
у нас, растений и червей.
***
Жизнь/мир, если он
существует,
не может быть только дорогой,
где взгляд отбивает столбы
летящих явлений/внимания.
По нашему способу видеть
обрублены щупальца Целого:
две раны - причина и
следствие.
От тяжкой неволи незнания
до горечи неполноты.
На этой дороге, наверно,
куда-то,
так хочется спутников,
лёгких.
***
Мы встретились на дне
палеолита:
мой олдувайский предок
вызывал меня.
Я был уже тогда, но только
шансом,
возможной каплей в океане
следствий.
Мы встретились:
он протянул мне руку
сквозь толщу
времени-распада-энтропии.
Мы встретились, но я не смог
его понять.
***
Химеры прошлого меня
заворожили.
Свобода привела к влечению
назад:
по энтропии вспять, от
листьев к корню.
Не множить следствия, а
осознать причину.
***
Прав Ницше, что всё неубившее
нас усиляет.
И, как гигиена, мораль хороша
только в меру.
Щепотками - зло, паразиты,
болезни - нужны.
Все страсти людские, в
умеренной дозе,
полезны как микробионты души.
***
Эмпатия - так же и форма
владения,
но мир переполнен совсем
другими -
иные: дети, враги, животные,
безумцы, боги, мёртвые,
группы.
Сочувствие, даже жалеть,
невозможно
адвокату, боксёру, солдату,
хирургу.
Иное - и я, так как я узнаю,
что думаю, только услышав
себя.
***
В тёплых недрах психоза
утолятся мои печали,
где ангелы чувств одолеют
демонов сна и гнозиса.
Упоение настоящим, без
паразита-времени.
Уверенность хлынет к
границам, чередуясь со сжатием в точку.
Я стану жидкость и облако,
уходя от ложного вакуума.
***
Манипуляторы, нарциссы,
психопаты -
расстройства личности не есть
болезни,
а быстрый, хищный путь к
успеху.
Да, жизни их короче, злее,
хуже,
зато их чаще выбирают как
отцов.
***
Возможность торговать любовью
есть также у макак, бонобо,
птиц.
Сигнал “я в эструсе,
размножимся!”
из честного стал постоянным,
то-есть открыт без перерывов
храм.
Так секс последовал за
социальным
в процессы усложнения и
чувства.
И родились фантазмы: от семьи
до проституции, любви
и дружбы.
***
Мораль есть принадлежность
группе,
делёж добычи, безопасности и
самок
и ненависть, священная, к
другим.
Тем, кто, как я, не смог
создать семью,
семейной группой стали ток и
юность:
песнь творчества, как
непрерывный ток
от утра жизни до прохлады
тьмы.
***
Из глубины подсознания Хомо
идёт кислота “справедливость”
-
искусство делить добычу и
самок,
падаль, убежище, воду и
смерть.
Ещё не сложились последние
нормы,
законы живут, уточняясь в
веках,
но будет конец осознаниям
воли,
предел выражения их в
социальном.
И встанет, собором для нашего
вида,
полнейший/простейший
Последний Талмуд.
***
На Страшные Суды - большие
вымиранья -
уже сзывались жители планеты.
И суд был
медленным, слепым,
несправедливым.
Почти любой шёл в ад небытия,
а единицы -
во двор чистилища “живи и
размножайся”.
Всевышнему плевать на наше
поведение,
нам, как и Иову,
не понять Его мотивы,
не угодить Ему (иначе б Он и
не был Богом).
Судом последним был приход
Метеорита: он
спас лишь маленьких, таких
как птицы, белки,
которые смогли
довольствоваться малым.
Мы, Хомо Сапиенс, родились
много позже
и можем не попасть на
следующий Суд.
***
Ещё идёт тот дождь из букв,
каким явилась Книга,
процесс Творения не кончен,
он идёт.
Миллиарды лет, но впереди
триллионы Жизни,
Адам Кадмон ещё не поднял
глаз.
А мы, как ангелы из первых
поколений,
пылинки вихря из Его желаний,
но в каждой отразилась спесь
Творца.
***
Всё схвачено у Голой
Обезьяны.
Мы, Сапиенс, смогли увидеть
риски,
но так возник и механизм
страховки:
мы благородны и не только к
близким.
И создали мораль, для записи
расходов.
***
Поэзия прячется в фактах,
под
камнями слов, за узлами идей.
Спускаю пружину - взрывается Знак -
раскованным джинном, безудержной радугой
встаёт, озверевший в молчании, Смысл.
Пример: за царь-запахом
АМБРА -
“землистым, морским и животным” -
разрыв кашалота, от массы из
клювов
растерзанных в схватке гигантских кальмаров.
***
Абстрактность - детство
понятия.
Взрослея, любые понятия
становятся просто словами,
табакерками сжатого смысла.
Их можно пощупать душой.
***
Свободная воля свободнее в
“зле”,
во мгле одиночества, в
до-наказании.
А в актах “добра”,
наслаждение
делится на число согласных.
***
Свобода - не пустые хлопоты
гражданства:
законы, выборы, партийная
борьба.
Свобода суть найти
экосистему,
где меньше хищников и есть
пустые ниши.
Свобода с удвоением? - ищите
изоляты:
озёра в кратерах, атоллы в
океанах,
пост-умирания и мёртвые киты.
***
Политкоррестность как и
умолчание
есть форма умной социальной
лжи,
в создании фиктивной личности
народа.
Другие способы: война, футбол
и Игры
или чувствительный
диктатор-усреднитель.
***
Спасётся кот, летящий
свысока, если
успеет он расслабиться и
развернуться:
лететь лучше не ниже чем с
6-го этажа.
***
Презренна старость в обществе
моём.
Не так в Японии, Китае и
Корее. У них
коллективизм: решать - не
власть, а труд,
и старики полезны для
принятия решений.
***
Последние века,
скопленья гоминидов
из северных Европы и Америки
стали удобны для прогресса
технологий,
но безнадёжны как программы
размножения.
Коллективистские миры застыли
в ностальгии
плодясь и расщепясь на “за” и
“против”.
Или - как Япония, Китай -
оцепенели
в прыжке мутации к
империи-гибриду.
***
Конечно множество осмысленных
вопросов.
Громадна, но конечна и
песочница ответов.
Конечно наше место-воля-память-время,
богат, но исчерпаем этот мир.
Конечна дунья,
но за смертью, начнётся
бесконечный ахират.
***
Проклятие сбылось - эпоха
интересна:
штурмуют рай солдаты халифата
-
эстетика прыжка из дуньи в
ахират,
искусство умереть, забрав с
собой кафиров.
Ревут моторами в Крыму Ночные
Волки,
ждут 5-ую Империю в 2, 3, 4
года,
надеются на ядерный шантаж. ***
Регресс к Началам слаще гонки к звёздам:
очарование простейших первых форм, как
живопись пещер из неолита или
фосфены - призраки фигур во тьме. Из
них возникли буквы, символы и знаки,
носители важнейших наших нужд. Так
7 печатей Соломона и Али-кузена
сложились в Имя из Имён - Изм аль-Азам.
***
Рисунки в гротах - взглядом в
глубь веков,
чаруют больше звездолётов в
Космос.
Там - пустота пустот и пылью
пыль,
а здесь - нагая сущность
человека.
***
По меркам дня, мы утром в
десять,
Хомо Первичный и незрелый.
Незрело социальны,
нестабильны,
без мета-памяти и личной
медицины,
нуждаемся в самцах, учёбе,
сне, и даже
на лежбищах вручную делаем
детей.
Смешны наши Венеры и
Эйнштейны -
уже для правнуков, мы будем
шимпанзе.
И всё же, где-то в памяти
планеты
останется, ветшая, след и
наш.
О, наша юность, счастье, боль
надежды
останьтесь хоть зарубкой на
скале.
О стихах Мишеля Дезы
Стихи в книге М.Деза
«75-77» написаны человеком, в первую очередь – размышляющим. Их образы
порождены научным языком, что необычно, и как следствие, обогащает
поэтический словарь. Другие координаты авторского языка – еврейская тема,
от ветхозаветной до современной; личный опыт жизни в разных странах мира
(России, Франции, Японии). Автор сосредоточен на познании мира, раскрытии
неизвестного, прочтении Тайны, неизвестной даже Всевышнему: тайные смыслы
«… знает только Бог / или откроет себе однажды»; или, цитируя Ригведу,
«может, даже Всевышний / не знает, как создан Мир».
Кстати, заметим
неортодоксальное, для еврея, написание слова «Бог». Впрочем, «Бог –
психопат: непредвидим, / случаен и беспричинен». Не злонамерен и не
злопамятен, не дуален или трикстерен, просто беспричинен – «вспомните
случай Иова». Размышлениям о Боге посвящена срединная, не первая и не
последняя, глава книги: «Бог прост, как точка: / ни частей, ни атрибутов –
/ лишь вихрь Имен». Это Бог Ньютона – бог импетуса, начального толчка,
задавшего ход небесного механизма: «Он создал мир и ушел, и / вряд ли
вернется вовремя, / да и вряд ли подсматривает». И живет само по себе
Живое, разнообразное даже в исключениях:
Медузы, свободные от старения;
Личинки, живущие, выпустив бабочку;
Жук
Эпомис, ловящий лягушек;
Бамбук, что цветет раз в 130 лет;
7
полов инфузории тетрахимены;
проституция у пингвинов – за камешки;
турнир акулят в материнской утробе;
самцы, живущие в теле самки…
живет, в причинности, и
значит – моральности, потому что этично все, оправданное наличием причины.
Эти стихотворения близки к роману умственной литературы, как у Умберто
Эко, закрывая который, понимаешь, что не только сопереживал героям, но
приобрел новое знание.
Еще строки: «А у трех
исключений – / касатки, гринды и люди – / длинный постдетородный период /
объясняют «эффектом бабушки». Или: «Проиграв «битву кротов», Сулейман /
ушел, но забыл мешок с зернами – / стимулянтом непьющих турок. / Так Кофе
открыло Запад». Это стихи, привлекающие мыслью, нестандартной,
эрудированной, страстной – вид любви, не описанный Сократом:
энцефалофилия. Дело вкуса, разумеется.
С точки
зрения поэтической структуры стихи написаны чистым верлибром. Вместе с тем
некоторые строки вызывают в памяти старинные скандинавские песни, со
спрятанными ассонансами и аллитерациями: «юркнет по дюнам мозга, /
хрустнет старая, взвизгнет…». Вслушайтесь в повторы «ра»-«ры»,
«пер»-«про», «сш»-«ст»-«тс»: «Еще идут первичные процессы / … / Мир
расширяется, но кластеры растут».
Очевидных поэтических
упоминаний мало, а эмоциональные высказывания редки, разве что – вот, в
стремлении вернуться к квадропедализму: «Хорошо бы опять на 4 ноги, / как
в сексе и невесомости. Чтобы подольше жить, / детей вынашивать дольше / и
моногамствовать меньше». И вот разве еще – доходя до предела в
последовательности осознания неизвестного: «Черные-черные, лебеди Рока, /
не торопитесь нас унести». И о смерти: «в судорогах несовершимости, /
уткнуться в стену аквариума». Смерть настолько потрясающая тема, что автор
даже переходит на регулярный стих, аккуратный пятистопный ямб: «Когда
придут четыре курофунэ, / пощады нет от черных кораблей…», тем более
странный, что речь идет о японских реалиях: курофунэ здесь – это
американские корабли, прибывшие в Японии в
XIX веке и принудившие Японию начать торговлю со Штатами. Или я неправильно
ставлю ударения в этом слове?
Одно из стихотворений,
правда, состоит из перечня, на девять строк, значимых писателей (если и
Колумба считать писателем). А так – Уитмен вошел, Рильке, Кафка, Лем,
Свифт, Паскаль, По, Шекли, математики, философы,
путешественники...
Брызги с этих комет смешались во мне
коктейлем в неповторимой пропорции.
Лишь в этом – моя единственность.
Весьма своеобразно
смешались, надо признаться, то ли пропорция оригинальная, то ли
взаимодействие ингредиентов породило новое соединение.
В этих стихотворениях много
чего нет: пейзажной и любовной лирики (это ведь не любовная лирика:
«Осьминог умирает, послав гамету. / Львицы приходят в эструс / с убийцами
их детей. / Пауки выбирают самок, / только что съевших самца»?), батальных
и героических сцен, гражданственной лирики, городского романса, конфликта
поколений, шуточных и иронических строк, посвящений и эпиграмм – словом,
практически ничего «привычно-поэтического». Можно назвать эти
стихотворения философской лирикой – но написанной с позиции человека
точных наук, физики ли, биологии или логики. Социальное, кстати, иной раз
присутствует, и в этом, редкий случай, ощущается личное чувство:
Государства-кукушки легко отвлекают детей,
выжав родительский сок из нас.
Им
нужны солдаты, налоги.
Государства должны оплачивать сами
распечатку, своих интересах, граждан,
создав специальных маток –
Как
у пчел, муравьев, термитов –
заводы детопродукции.
«Я» в этих стихотворениях
выступает не лирическим героем, но наблюдателем, погруженным в
рассмотрение связей и причин мироздания. Наблюдение возможно лишь
стоическое, без яростных ставок на победителя, без экзистенциального смеха
и ужаса, но принимая неизбежное: «И за последний миллиард / до опаления
Земли / другие хищники захватят / глаз бури всех существований».
Здесь фиксируется мысль,
ставится личный вопрос, даже если личность интересуют вопросы бытия,
эволюции и представления мира Богом. Это записи на полях постоянно
творимой книги – более «Опавшие листья», как у Розанова, чем «Мысли», как
у Паскаля, мысли, постоянно производимые и не способные остановиться,
постоянно нуждающиеся в фиксации, трансляции в текст, в читателе и
собеседнике.
Когда автор
противопоставляет «это только сейчас» и «а предки», читатель понимает, что
он сам все еще среди этих «предков», не отличающих подлинные структуры и
причинные связи от мнимых сочетаний. Математик же, знающий смыслы,
понимает больше и о сути мира. И если он говорит с человеком обыкновенным
на языке поэзии – это не способ притчами изложить скрытую истину, но
скорее необходимость производить мысль; не проповедь птицам, но само это
щебетание, неотделимое от птичьего существа.
Наблюдатель становится
исследователем, спускаясь по последовательности причин вглубь, к Началу:
«Познание уносит нас у истокам - / вспять по причинности / в зияющую пасть
Начала». С другой стороны, умножение слов, как и умножение человеческих
сущностей, если не отвратительно, как Борхесу, то отчужденно удивительно:
«Наговорили 42 зеттабайта / (10 в 21-й степени) речи. / Ощущаешь ли ты
близость / с этим Левиафаном?» Левиафан здесь – не государство, но весь
социум, производящий близкий к белому шуму поток знаков, малоосмысленную
речь. Наблюдатель смотрит на этого Левиафана, снова, со стороны, почти без
эмоций, чувствуя и не чувствуя себя частью этого множества, а сказанные
слова – частью чудовищно огромного потока его речи.
Наблюдатель этот абстрактен
и «космополитичен» только с банальной точки зрения, сам автор точно, с
погрешностью плюс-минус миллиард лет, указывает свое родство и
происхождение, свою деревню и дом родной: из Шпоры Ориона, от матери
Солнца и
IK Пегаса, эукариот, хордовый, из вторичнополостных… Из коктейля коллоидных
субстанций проявляется личность:
Я свил свое
пугливой гнездо
на стыках
литосферных плит, ревнивых
орденов:
шестидесятников Москвы,
парижских
intellos,
edoko Токио,
еврейства,
математики и секса.
В эпоху пост-отчуждения
труда, высшего и специального образования и профессиональной деформации
радует утверждение о равной необходимости веры и знания: «Различаются –
вера и знания – / только методом их добычи. / Мозг нуждается в них обоих»,
но нужны они, в конечном итоге, и знание, и вера, и все на свете –
исключительно для того же мозга, для возможности до конца осуществлять
способность мыслить.
Знание равно власти, мысль
эквивалента колонизации (из другой оперы: и если ты помыслил о женщине, ты
уже прелюбодействовал с ней в сердце твоем), а если ты помыслил о
непознанном, ты осознал его, присвоил и усвоил: «понятиями ли, образами ли
– / колонизируем то, что не познано, / расширяем периметр власти». А
овладение знанием – лучшая из охот: «Разделить тушу теории / гипотезой,
как копьем, / в терпкую плоть непонятного». Отметим снова звуковые
повторы: те, ть, по, в скандинавской традиции для таких приемов были
специальными термины, и применялись они осознанно и на специальных местах
в строке. Нет оснований подозревать автора в сознательном применении этих
приемов. Выстраивая текст как стихотворный и отказываясь от традиционной
ритмики и рифмы, автор создает сетку звуковых повторов, на которых
держится текст.
Знание – это страсть, но
знание – и тяжесть, которую нужно разделить с другими: «Неразделенное
знание – / слишком тяжелая ноша. / Познание неотделимо от / желания быть
понятным». Знание может быть опасным, полезным, возбуждающим и
удовлетворяющим: «Не абстрактны мотивы ученых: / опасность? пища ли?
самка? / кипит всегда в подсознании», но, как говорил еще Сократ, не
хозяева знаний нужны, а любители (любовники), не софисты, но философы: «Не
полиматы нужны, а филоматы – / любовники знания, по Аристотелю: / теории,
практики и поэзии». И поэзия – в самом деле одна из прекрасных наук.
Добыча знания, очевидно,
вызывает привыкание – это наркотик, как ни суди. Она дарит восторг и
власть: «Оцепеняя абстрактностью, / взгляд проходит как скальпель: /
понимать, называть, менять»; «Назвать, как ударом хлыста, / приручить,
измеряя, поимки / в безудержном рое явлений». Правда, потом приходится
возвращаться – в тело, в мир, «в ледяной вихрь явлений, / в наш
единственный дом». Что поделаешь, «Подходящей дозой любое / действие
станет наркотиком». А мыслить – пожалуй, лучший из них.
Мысль возможна обо всем – о
мире, о человеке, о душе существа:
Что есть душа существа?
точка ль контроля в мозгу,
точка ли хрупкости в сердце?
На середине стихотворения
хочется остановиться, как на теореме, и попытаться довывести
самостоятельно, из начальных лемм – в самом деле, что же есть душа
существа? Придешь ли к тому же заключению: «А может, просто мечта иметь
ее?».
И о человеке, который
одновременно, симультанно, ничтожно мал и светло
велик:
Мы
не только ничтожны: это как посмотреть.
На
пути к длине Планка, в бездонности Малого,
где
пространство дискретно и все нелокально,
оглянись:
люди будут как звезды.
Часты упоминания чисел:
больших и малых, 57/1 000 000 лет, 1/1 000 000 смерти, зепто- и
зетта-секунды, ~1050 атомов, 10-150, 2.735К, 4
кубических метра, 63 КВ памяти, 311 триллионов лет, сто сорок миллиардов
вселенных – особенно в главе «о математике, времени, числах», в старании
измерить вселенную, вечность, «очислить Целое». Познать живое – в главе «о
живом и эволюции», здесь термины из клеточной биологии: химера-эукариот,
метаболизм, геном, фотосинтез, паразитизм/мутуализм, голобионты…
Биологические термины упоминаются не просто так, ради красного словца,
словно у щеголяющего латинизмами, диалектизмами или неологизмами поэта, но
как средства языка для точного, краткого выражения мысли – понимания
(отрицания) естественного отбора, (ненужной) сложности мира живого, об
эволюции (нет, Эволюции), о паразитизме как частичном поглощении во
времени, спасающем организмы хозяев: «кукушонок, увидев хищника, / спасает
себя и птенцов хозяина / невыносимой волной запаха». Зачем говорить
приближениями, размытыми метафорами, когда язык науки позволяет назвать
предмет определенно, как взрезать смысл скальпелем.
Эрудиция, ассоциации между
научными понятиями ведут стихотворение: «когнитивный запас тормозит
деменцию» - в переводе на человеческий: люди, много знающие и активно
думающие, и в старости сохраняют ясность мышления. Или: «Мысль как дитя
нарастания сложности / в витках степеней рекуррентности» - попробую
перевести в привычный, визуально-тактильный язык: продвигаясь
последовательно, перепрыгивая в болоте неизвестности с одного островка
понятного, устойчивого знания на другой, все дальше и дальше, возводя
сложные ряды в опоре на существующее знание, мы постепенно приходим к
непривычному, но тоже плотному, устойчивому новому – к новой мысли.
Математик сказал короче! Но так ведь: «Черным огнем точности / математика
пишет по / белому льду явленного, / испаряя ненужное».
Еще о системе метафор,
которые понимаются как инструмент и сущность мышления:
Метафоры отцепляют от
Рыхлой ненужной точности
лжеобъективной реальности.
Это прыжки, которыми разум
умеет летать – далеко и быстро.
Начиная с первого
стихотворения в книге: в Дереве Знания объединяются и библейское Древо
познания добра и зла, и сакура, осыпающаяся белыми лепестками, и древо
науки, приносящее плоды – листы книг, открытия, страшные и вредящие
человеку. Рождение – одна сингулярность, смерть – иная. Вначале были
запреты, чтобы не навредить человеку и человечеству, теперь уже не страшно
навредить, все позволено. Не потому, что (как у Достоевского), бога нет, а
потому что ничему уже не повредишь, все уже сотворено. Да и просто по
теорема Рамсея, в мире больших чисел – не Бог, но математическая модель
позволяет. Еще метафора: «Неизбежны яички смысла в / значительных глыбах
данных / и длинных рядах событий» - сделаем паузу: здесь речь идет о
точных терминах информационных технологий и математики, больших данных и
бесконечных рядах, и с чем бы читатель сравнил их? Скажем, каплями в
океане или падающими снежинками? Или деревьями в лесу и пересыпающимися
песчинками? А вот и нет, читаем дальше: «Как в теореме Рамсея и /
Пуанкаре-возвращении». Возможно, непонятная связь; несомненно – новая.
Язык ли это поэзии?
Разумеется, один из возможных языков – если поиск смысла заходит дальше,
чем простое называние терминов.
Кстати, тем интереснее на
этом языке стихи о поэзии, ведь в рефлексии над собственными текстами
автор тоже профессионален:
Мои тропы – несложные:
перечисления, гибриды смыслов,
стаи литот, скользящая камера,
сдвиги масштаба/проекции/фокуса,
Иностранный Легион терминов,
отливы в ритм множественности.
А фразы, структура – обычные.
(Отметим «Иностранный
Легион терминов» как традиционную поэтическую метафору). Что это –
манифест, верленовская «все прочее – литература»? Или «обычные слова в
необычном порядке»? Раз вчитавшись, стихотворения хочется продолжать читать, как хочется продолжать разговор с умным человеком – мысли появляются в ответ, хотя бы первые отзвуки мыслей, первые шажки в открывшемся, открытом пространстве новых смыслов, представленном автором. Это не ответы в конце учебника, но вопросы, недаром на обложке книги изображен лесной ручей, пропадающий за изгибом течения – автор предпочитает не подбирать камешки на берегу океана, но следовать сквозь туман к истокам. И приглашает своего читателя. Я рада, что воспользовалась приглашением. |
|