На смерть поэта  

...Уходят, уходят, уходят,
 Уходят мои друзья...

 Всю свою жизнь переводил он темпераментный язык эмоций собственной натуры на математическую почву – получалось совсем неплохо – он сказал свое достаточно отчетливое слово в математике. И тогда – он сделал перевод с математического на стихотворный – и случилось-произошло новое слово в поэзии.

В стране Лагранжа и Пуанкаре, не очень привечающей иностранцев, особенно еврейского происхождения, он сделал достойную – более, чем впечатляющую научную карьеру – был директором исследований в CNRS (Centre national de la recherche scientifique) – французском Национальном центре научных исследований – самом крупном научном центре в Европе. Дальше – больше – получил всеевропейчкое признание – был вице-президентом Европейской Академии наук и одним из трех соредакторов-основателей Европейского журнала комбинаторики, а в Японии получил профессорство в Институте науки и передовых технологий.

Поэта-математика звали Мишель Мария Деза. Звучное французистое имя – не было унаследованным – хотя на удивление подходило ему как первородное – присвоил он его себе сам в незапамятные времена еще в Москве – задолго до эмиграции. И вот – совсем недавно – 23-го ноября 2016-го года он ушел – трагически погиб при пожаре .

Мы разговаривали с ним по Скайпу, можно сказать, только что – 21-го числа – за два дня до его гибели. А 11-го – после наших – американских - президентских выборов – не застав меня у компъютера – он оставил мне все в том же Скайпе послание, которое я бы перевела приблизительно так:

"Победа Трампа означает конец моральной монополии, присвоенной левой прессой – конец ненавистной политической корректности – по сути включающей делигитимизацию Израиля".

Я придерживаюсь несколько иной точки зрения – наши мировоззрения зачастую не совпадали – но это нам не мешало – каждый высказывался, как хотел – ни в контексте, ни в подтексте никогда не было и тени неприязни – полная свобода слова.

Последнее время мы часто переговаривались по телефону, а по Скайпу – очень часто – не сказать, что мы обменивались новостями – мы беседовали – было о чем – об увиденном-прочитанном-написанном – мы ведь оба писали, хотя и в противоположных жанрах. С ним всегда было интересно, и еще – он был добрый – доброжелательный. Мне нравились его стихи – не всегда понятные – исполненные тревогой мысли, они оставляли читателя за пределами первого поверхностного слоя – мираж их недосказанности требовал повторного чтения, завораживая гибридом смыслов – словами-многоножками.

 Он жил в Париже, – давно – с 72-го, а я в Нью-Йорке – тоже уже давно – с 81-го. А оба мы из Москвы и знакомы – страшно сказать – больше 50-и лет. Я была тогда студенткой младшекурсницей, а он аспирантом – дистанция огромного размера.

Первое знакомство случилось в Коктебеле – в море – хотя приметила-то я его раньше – в коридорах мехмата – его трудно было не заметить – был он особенный – как вешняя гроза – порывистый – молниеносный в движениях – худущий – острый – все ключицы наружу – очерк лица, освещенный искрящимся взглядом – был как бы обозначен рисунком пера – летящим мгновенным наброском. Существует его портрет 62-го года – работы легендарного Вейсберга – подаренный ему художником – картина очень интересная – я ее видела – Миша там блекнет исчезающей светотенью. Портрет этот ему в конце концов надоел, и он избавился от него – продал – непредсказуемо-летучий – он много с чем спешил расстаться – с женами, собственной фамилией – нетерпеливость была частью его харизмы.

День нашей первой встречи был совершенно под стать Мише – лучезарно-сияющий – солнечный морской день – не успев познакомиться, мы вышли на берег друзьями – и долго стояли в тенечке замызганной буфетной палатки, отпускавшей невзыскательному потребителю мутно-молочный кофе вкупе с черствыми булочками. Торговая эта точка благоухала помойкой – что нам ни капельки не мешало – мы радостно общались. Говорил больше Миша – оживленной порывистой скороговоркой – перебивая себя – мы обменялись телефонами.

Понравился он мне головокружительно. Но – никакого даже самого мало-мальского романа не случилось, хотя он был отчаянным сердцеедом – зато случилось доброе приятельство. Но это было потом. А поначалу по приезде в Москву он позвонил мне и пригласил а себе домой посмотреть живопись. Обрадованно и любознательно я отправилась к нему в гости – он жил в общежитии для аспирантов академии наук – на каких-то там ленинско-ульяновскх улицах. Помню красивую высокую дубовую дверь, ведущую в подъезд и почти пустую комнату, как выяснилось, на двоих – они там жили с Мишей Кармазиным.

Разумеется, Кармазина дома не было и картин тоже – зато не успела я войти, как мой новоиспеченный коктебельский знакомец недвусмысленно потянулся ко мне – на что я мгновенно улетучилась – как водится, еще и обидевшись.

Спустя довольно короткое время – Миша снова позвонил – и объяснил, что попал в больницу с язвой. Я быстренько сбегала на рынок и, вооружившись авоськой с яблоками, пошла навещать больного. Встретил он меня в больничном садике и уже был готов потащить в дальний уголок, но тут мы увидели Ландау, медленно прогуливаеющегося с медсестрой и о чем-то с ней сосредоточенно беседующего. Загипнотизированные тяжелой безнадежностью от горестной встречи с еще совсем недавно блистательным Ландау, побрели мы вслед за ними кругами по скверику, и довольно скоро я пошла домой.

Так завязалось это знакомство, оказавшееся довольно-таки вялотекущим. Пути-дороги наши изредка соприкасались, но не пересекались – встречались – с неизменным удовольствием, но непродолжительно, и опять расходились в разные стороны.

А потом он уехал. Уехала и я. И однажды уже в Нью-Йорке в разговоре с Лилей – женой моего старого приятеля и коллеги Вити Пана – мы обнаружили общего знакомого – Мишу Деза, с которым Витя, как выяснилось, дружил по сю пору еще с дошкольного возраста. Вот тогда-то мне Лиля и подарила свежеиспеченную мишину книжку-малютку – издания Синтаксиса 1983-го года – под названием 59-62.

На задней странице обложки – фотография более чем узнаваемого автора. Не откладывая в долгий ящик, я ему позвонила в Париж. Вместо разговора у нас случились политические трения – и он шмякнул трубкой. Прошло много лет. Когда мы в очередеой раз собрались в Париж – мне пришла в голову идея повидаться с Мишей – а почему бы и нет? – не захочет – не надо. И я ему позвонила. Он откликнулся так радостно, как будто расстались только вчера и на самой дружеской ноте – вполне возможно, он просто забыл о нашем разговоре – это я всегда все помню. Короче – до встречи в Париже!

Но не получилось – наш багаж не прилетел вместе с нами – по дороге слегка подрастерялся, и мы попали в рабство к французской бюрократии, чей неукоснительный порядок отнюдь не подразумевал определенного времени для доставки чемоданов, в конце концов отыскавшихся в разных концах света, зато порядок этот требовал обязательного нашего присутствия то ли для опознавания вещей, то ли еще для чего – ушло на эту ерунду несколько драгоценных парижских дней. Так что пришлось уехать, так и не повидавшись с Мишей – мы звонили ему – он звонил нам, а встречи так и не вышло.

Как и договаривались, по возврашении в Нью-Йорк мы связалась с Мишей по Скайпу. Так возобновилось наше приятельство и началась многолетняя – сердечная дружба. Очень теплая, очень откровенная – доверительная – эта дружба не сковывала, оставляя пространство для свободного дыхания. Судьба одарила нас взаимопониманием – и еще - Миша умел быть собеседником на любом уровне – с ним можно было говорить о серьезном и об очень серьезном – об общем и о личном тоже, можно было дурачиться и сплетничать, соглашаться и не соглашаться, можно было даже ссориться – нет, ссориться не случалось – он умел не заостряться – никогда и ни в чем не было у него злостного и зловредного. И еще – никогда-никогда мы –слава тебе господи – не говорили о возвышенном.

Скайп – замечательное изобретение – редкостное удовольствие смотреть в лицо друг другу. Миша совершенно не подурнел с возрастом – седина ему шла, бархатистость и блеск глаз были все теми же, острота черт и порывистость движений никуда не исчезли. Иногда компъюторная связь барахлила, и я предлагала выключить видео

 – Нет, – гворил он, – не надо. Я хочу видеть. – Признюсь, я тоже хотела видеть.

 Часто в наших беседах участвовало третье лицо – птичка, которую Миша откровенно обожал – здоровенный белый попугай – как утверждал ее хозяин – ревнивица – птица вопила несусветным голосом – так что иногда Мише приходилось уводить ее вон.

Разговоры с ним были увлекательны – его присутствие захватывало. А в поэзии своей он отстранялся – как будто не хотел показывать своего лица – так, по крайней мере, мне казалось и кажется – впрочем, мое мнение не претендует на объективность. Мне была интересна его поэзия, а я – я абсолютно не уверена, что ему была интересна моя проза – мы избегали обсуждений текстов, пересылая друг другу всегда только уже опубликованное – никаких полуфабрикатов – если угодно, это такт. Другое дело – где и как печататься – об этом мы говорили неустанно – ничего не попишешь – больной вопрос – кстати – это по моему совету он стал публиковаться в "Семи искусствах" – впрочем, всегда и во всем советчиком был он – умным, дельным и на редкость доброжелательным

Теперь его нет, и в это невозможно поверить – я не знала более живого человека. Остались стихи – читайте – завидуйте – есть чему...