Первые Пушкинские выставки и еврейское кольцо-печатка

В 1859 году в Петербурге по инициативе А.В. Дружинина был организован Литературный фонд (полное название – Общество для пособия нуждающимся литераторам и ученым) – благотворительная организация для материально-бытовой помощи писателям и ученым. Участниками Литературного фонда были Н.А. Некрасов, А.Н. Островский, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, Н.Г. Чернышевский, П.В. Анненков и др. Они надеялись, что основным источником средств будут пожертвования и доходы от организуемых Комитетом фонда спектаклей, концертов, выставок. Однако интерес и зрителей, и самих писателей к Литературному фонду и его мероприятиям постепенно угасал. Тургенев, например, уехав во Францию, обещал коллегам устроить там чтения со сборами в пользу фонда, но на просьбы о помощи из России отвечал, что еще не успел написать то, что мог бы прочесть.

Положение стало особенно тяжелым к концу 1870-х годов. Многие видные члены фонда ушли из жизни. Самой серьезной потерей, судя по воспоминаниям членов Литературного фонда, была смерть Некрасова, прилагавшего большие усилия для издания сборников, гонорары за которые уходили в кассу фонда. В общем, если бы не пожертвования императора, членов царской семьи и Министерства народного просвещения, фонд можно было бы закрыть, что, собственно, его члены уже и подумывали сделать. Но в 1879 году произошло событие, которое помогло Литературному фонду вернуться из общественного и экономического прозябания. В 1880 году русский Комитет Литфонда решил провести благотворительную выставку, посвященную Александровскому лицею, главным разделом которой стала бы экспозиция памяти А.С. Пушкина.

С этой целью были выпущены информационные материалы с обращением к русской интеллигенции о содействии и помощи. Выставка была открыта 4 июня 1880 г. в Москве, в нескольких залах Благородного собрания, а затем переехала в Петербург. За первые 4 дня работы только в Москве выставку посетили около 1300 человек.

Чтобы загладить свою вину, на обращение устроителей выставки откликнулся Иван Сергеевич Тургенев, живший тогда в Париже. Он прислал на выставку перстень Пушкина, сопроводив его следующим письмом:

«Перстень этот был подарен Пушкину в Одессе княгиней Воронцовой. Он носил постоянно этот перстень (по поводу которого написал своё стихотворение "Талисман") и подарил его на смертном одре Жуковскому. От Жуковского перстень перешёл к его сыну, Павлу Васильевичу, который подарил его мне. Иван Тургенев. Париж. Август 1880».

Это письмо считалось документальным подтверждением происхождения перстня и его принадлежности в прошлом Пушкину. Необходимо заметить, что Елизавета Ксаверьевна Воронцова умерла 15 апреля 1880 года, так что подтвердить или опровергнуть это утверждение она уже не могла.

Несколько более подробно о перстне рассказал в газете «Новое время» от 8 марта 1887 года дипломат и писатель Василий Богданович Пасек, записавший свою беседу с И.С. Тургеневым:

«Во время бытности моей в Париже в 1876 году я почти каждый день имел счастье видеться с Иваном Сергеевичем Тургеневым и однажды, совершенно случайно, разговор между нами перешел на тему о реликвиях, вещественных воспоминаниях, свято сохраняемых в национальных музеях на память о лучших представителях народной славы и народного гения. Вот по этому поводу подлинные слова И.С. Тургенева: "У меня тоже есть подлинная драгоценность – это перстень Пушкина, подаренный ему кн. Воронцовой и вызвавший с его стороны ответ в виде великолепных строф известного всем “Талисмана”. Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня и придаю ему, так же как и Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы этот перстень был передан графу Льву Николаевичу Толстому, как высшему представителю русской современной литературы, с тем, чтобы, когда настанет и “его час“, гр. Толстой передал бы мой перстень, по своему выбору, достойнейшему последователю пушкинских традиций между новейшими писателями"».

Надо отметить, что вообще-то между И.С. Тургеневым и Л.Н. Толстым всегда существовала полная противоположность взглядов, как творческих, так и жизненных. Стычки между ними часто происходили при свидетелях, например, в редакции журнала «Современник». В дневнике А. Дружинина за 1955 г. можно прочитать: «Тургенев в великом озлоблении на башибузука (прозвище Толстого – прим. авт.) за его мотовство и нравственное безобразие». Другая запись в том же дневнике: «Тургенев спорил с Толстым по обыкновению». А вот что о столкновениях корифеев на квартире Некрасова передает А. Фет: «Голубчик, голубчик, – говорил, захлебываясь и со слезами на глазах, Григорович… – Вы себе представить не можете, какие тут были сцены. Ах, боже мой! Тургенев пищит, пищит, зажмет рукою горло и с глазами умирающей газели прошепчет: "Не могу больше! У меня бронхит!" – и громадными шагами начинает ходить вдоль трех комнат. "Бронхит, – ворчит Толстой вослед, – бронхит воображаемая болезнь…"

В предупреждении катастрофы подхожу к дивану и говорю: "Голубчик Толстой, не волнуйтесь! Вы не знаете, как он вас ценит и любит!" – "Я не позволю ему, – говорит с раздувающимися ноздрями Толстой, – ничего делать мне назло! Это вот он нарочно теперь ходит взад и вперед мимо меня и виляет своими демократическими ляжками"».

Другой скандал, на этот раз в доме Фета, заканчивается решительной репликой Тургенева: «А если вы будете так говорить, я вам дам в рожу!» После обмена язвительными письмами Лев Николаевич послал оскорбителю еще одно письмо, в котором, по словам Софьи Андреевны, жены писателя, сообщал, что «не желает стреляться пошлым образом, т. е. что два литератора приехали с третьим литератором, с пистолетами, и дуэль бы кончилась шампанским, а желает стреляться по-настоящему и просит Тургенева приехать в Богуслав к опушке леса с ружьями». К утру пришло письмо от Тургенева, что, напротив, он не согласен стреляться, как предлагает Толстой, а требует дуэли по всем правилам. В ответ Лев Николаевич написал: «Вы меня боитесь, а я вас презираю и никогда дела с вами иметь не хочу». (27 мая 1861 г.)

Примирение произошло только через семнадцать лет, когда по инициативе Толстого они обменялись любезными письмами со словами о прощении и желании возобновления любви и дружбы.

Однако к этому времени идея Тургенева превратить пушкинский перстень в символ русской литературы отпала из-за исследования, которое провели в Кембриджском университете во время пребывания Ивана Сергеевича в Лондоне в 1878 г.: экспертиза установила, что кольцо-печатка является именным или родовым перстнем с древнееврейской надписью.

Предано забвению было и обещание передать перстень по наследству Льву Николаевичу. Это произошло, как утверждали злые языки, из-за странного увлечения Толстого в 80-е годы древнееврейской культурой, выразившегося в том, что он стал брать уроки иврита у московского раввина З. Минора и, по уверениям Софьи Андреевны, значительно продвинулся и в чтении, и в письме. А главное, стал гораздо благосклоннее относиться к евреям и, по-видимому, в это время у него сложилось убеждение, что полюбить еврея трудно, но нужно…

В 1869 году правление еврейской общины пригласило из Минска Шломо (Залкинда) Минора на должность казенного раввина. Выпускник Виленского раввинского училища, талантливый историк и публицист, быстро добился того, что Хоральная синагога сделалась центром духовной и общественной жизни евреев Москвы. Речи Шломо Минора стали привлекать внимание московских интеллектуалов, тем более что с начала 1870-х гг. проповеди в центральной синагоге стали произноситься на русском языке. Многие москвичи, интересуясь диковинными национальными обычаями, посещали молитвенный дом; несколько раз в синагогу заходил и Лев Толстой.

Писатель стал брать у раввина Минора уроки, чтобы прочитать фрагменты Талмуда на древнееврейском языке. Лев Николаевич впоследствии так вспоминал о занятиях: «Все это время (1882 г.) я очень пристально занимался еврейским и выучил его почти, читаю уж и понимаю. Учит меня раввин здешний Минор, очень хороший и умный человек».

З. Минор был первым, кто атрибутировал надпись на пушкинском кольце-печатке, присланном Тургеневым на выставку.

На камне помещена надпись в две строки, которая на оттиске читается следующим образом:

В транскрипции кириллицей этот текст можно представить так:

 СИМХА БКР ЙОСЕФ А-ЗАКЕН ЗЛ

 Над надписью помещены стилизованные изображения виноградных гроздей.

В развернутом виде надпись читается:

Транскрипция надписи в развернутом виде может быть представлена так:

 СИМХА Б(ЕН) К(ВОД) Р(АБИ) ЙОСЕФ А-ЗАКЕН З(ХРОНО) Л(И-ВРАХА)

З. Минор перевел надпись следующим образом: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа (пресвятого Иосифа старого), да будет благословенною его память».

Надпись эта обозначала, что кольцо сделано для некоего Симхи из рода раввина Иосифа, вечная ему память, и является неким символом, удостоверяющим, что Симха наследует все права рода, в том числе, и правом передачи наследства своим потомкам по законам иудаизма.

Устроителем-директором Пушкинской выставки 1880 г. в Петербурге был литератор В.П. Гаевский. Впоследствии он стал известным в пушкиноведении сторонником версии, что еврейское кольцо в знак любви подарила Пушкину графиня Воронцова. При этом он, прежде всего, ссылался на заявление Тургенева, считая его информацию абсолютно достоверной, и кроме того многократно пытался это доказать, обращаясь к творчеству Пушкина. Гаевский упорно искал в лирических стихах, таких, как «Талисман», «Сожженное письмо» и др., подтверждения своим догадкам и домыслам и безапелляционно заявлял, что Пушкин фиксировал в них детали своей биографии. Например, он утверждал, что подарок сделан графиней при расставании с поэтом в Одессе в 1824 году, что кольцо-печатка является неким талисманом, знаком взаимной любви, которую оба поклялись сохранять до конца своих дней. Естественно, что эти статьи он начал публиковать после смерти и поэта, и Елизаветы Ксаверьевны.

И все-таки даже он вынужден был признать:

«Надписи, в которых и должна заключаться чародейственная сила талисманов, делают так, что их можно прочесть прямо. Надпись же на сердоликовом камне в перстне Пушкина сделана обратно, т. е. для оттиска. Это указывает, что камень в перстне Пушкина не талисман, а просто печать… Воображаемый талисман оказывается просто еврейскою именною печатью... Княгиня Воронцова, очевидно, была в заблуждении относительно качества перстня и, если бы знала о действительном его значении, конечно, не подарила бы его Пушкину».

То есть Гаевский даже в этой ситуации продолжает отстаивать свою версию, а необъяснимое противоречие оправдывает незнанием дарительницей истинного содержания подарка, что вообще невероятно с точки зрения этических норм, существовавших в светском обществе.

Многие исследователи биографии и творчества Пушкина и сегодня, также, не имея убедительных доказательств, идут значительно дальше, наслаивая на эту версию дополнительные подробности, и еще сильнее запутываются, выдвигая совсем нереальные предположения, противоречащие существующим документальным фактам. Страстную любовную связь им приходится приурочить к конкретным дням от 25 до 31 июля, так как только в эти дни Воронцова находилась в Одессе, вернувшись из длительного путешествия по Крыму, кстати говоря, в сопровождении А. Раевского, который в нее влюблен и не отстает ни на шаг. Затем надо как-то объяснить, почему после безумной страсти к Пушкину Воронцова отправляется 31 июля в Белую Церковь и Александрию (имение Бронницких) со своим любовником Раевским, и они проводят там целый месяц. И это не кто-то рассказал в воспоминаниях, а подтверждено сохранившимся письмом к Пушкину от Раевского (с приветом от графини), пришедшим в Михайловское в августе.

Сторонникам же легенды о романтических отношениях Пушкина с Воронцовой приходится постоянно врать и изворачиваться, утверждать, что влюбленные были, дескать, в эти дни в Одессе одни, без посторонних глаз (да, действительно Воронцов находился в командировке в Симферополе). Но куда они дели Раевского? Он что, был просто сторонним наблюдателем любовных утех своего соперника? А ведь он впоследствии пошел на открытый скандал с Воронцовым (это не дружок-приятель Пушкин, мелкий чиновник, а всесильный губернатор), претендуя на то, что у Елизаветы Ксаверьевны есть от него ребенок, а может быть, и не один!..  

А как быть со свидетельством В.Ф. Вяземской (она в это время была в Одессе) о том, что, когда Пушкин узнал, что его высылают, «он сделался сам не свой. Пропадал целыми днями. “Что вас не видно? Где вы были?” – “На кораблях. Трое суток кряду пили и кутили”»?

Остается только предположить, что в этих кутежах вместе с контрабандистами участвовала и графиня Воронцова. А когда же Пушкин оформил все документы, собрал вещи, одолжил деньги (как известно у нескольких заемщиков) и купил коляску? Ведь ему было строго-настрого приказано собраться в три дня! Градоначальник Гурьев за этим сам проследил и в документах отразил. Известно стало Воронцову и то, что Пушкин планировал в эти дни бежать в Турцию (поэтому поэт и говорит, что был на кораблях), значит, каждый его шаг был под наблюдением. В письме Воронцова почт-директору А.Я. Булгакову читаем: «Что касается личности В.Ф. Вяземской… мы считаем, так сказать, неприличным ее затеи поддерживать попытки бегства, задуманные этим сумасшедшим и шалопаем Пушкиным, когда получился приказ отправить его в Псков».

А вот и собственноручно подписанная поэтом бумага: «Нижеподписавшийся, сим обязывается по данному от Г. Одесского Градоначальника маршруту, без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губ. город Псков, не останавливаясь нигде по пути по своему произволу; а по прибытии в Псков, явиться лично к Г. Гражданскому Губернатору. 29 июля 1824 г.».

Да в этих обстоятельствах Пушкин едва успел попрощаться и с графиней, и с княгиней Верой! «Когда решена была его высылка из Одессы (24 июля Воронцов прислал Гурьеву приказ немедленно отправить Пушкина в Псковскую губернию – прим. авт.), Пушкин впопыхах прибежал к княгине Вяземской с дачи Воронцовой (знаменитая дача Рено, недалеко от которой снимала домик Вяземская – прим. авт.) весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними послали человека от кн. Вяземской». (Записал Бартенев со слов Вяземской). И это тоже некоторые пушкинисты считают доказательством интимных отношений поэта с графиней, именно на даче Рено. Можно подумать, что прибежал без шляпы и без перчаток – это все равно, что явился без штанов!

Мы без конца читаем измышления о страстном любовном расставании, о дарении почему-то еврейского именного кольца-печатки, да еще и об изготовлении дубликата для осуществления тайной переписки. Это ж надо такое придумать – запечатывать письма к поднадзорному поэту необычной печаткой! И завершается весь этот абсурд еще одним подарком: Елизавета Ксаверьевна якобы дарит своему возлюбленному портрет-миниатюру в золотом медальоне. Понятно, что чужое именное кольцо – сомнительный знак для выражения страстной любви, зато медальон с портретом – совсем другое дело, а то, что его никто и никогда у Пушкина не видел, не имеет никакого значения!

И вот на первой пушкинской выставке с кольцом произошла невероятная вещь: оно было украдено из приемочной комиссии. На экстренном заседании организационного комитета по поводу случившегося приняли решение срочно изготовить дубликат на основании отпечатков перстня, сохранившихся в бумагах Пушкина, а также имевшихся к тому времени в распоряжении комиссии портретов и рисунков Пушкина. Такой заказ был выполнен в граверной мастерской Высшего художественного училища, руководимой профессором В.В. Маттэ, и копия перстня-печатки демонстрировалась на выставке как подлинник. Скрыли эту подмену и от Тургенева, а сам он ничего не заметил и с претензиями не обращался.

Сохранилось описание этого экспоната, сделанное анонимным посетителем первой Пушкинской выставки в Петербурге в 1880 году:

«Этот перстень – крупное золотое кольцо витой формы с большим камнем красноватого цвета и вырезанной на нем восточной надписью. Такие камни со стихом Корана и мусульманской молитвой и теперь часто встречаются на Востоке».

Значит, не зря оно было украдено, а с определенной целью: заставить поверить, что у Пушкина было именное кольцо-печатка не еврейского, а мусульманского происхождения. Да только не учли воры, что сохранились в большом количестве отпечатки этого кольца, сделанные Пушкиным, неопровержимо свидетельствующие, что это именно еврейское родовое кольцо, и никакого отношения ни к Корану, ни к мусульманской молитве оно не имеет.

Существовали и изображения перстня в живописи. На картине художника В.А. Тропинина, написанной в 1827 г., Пушкин изображен с сердоликовым перстнем-печаткой на большом пальце правой руки. Однако ракурс, в котором нарисована рука поэта, не позволяет полностью рассмотреть перстень; видно только, что камень темно-красного, скорее даже лилового цвета, но точно установить, какой это камень, его форму и другие детали вряд ли возможно.

Василий Андреевич Тропинин (1776 – 1857), ученик С.С. Щукина, выпускник Петербургской академии художеств, был крупнейшим русским портретистом. Его работы отличались скульптурной четкостью объемов и внимательностью к характерным деталям.

Как вспоминают современники Пушкина, весной 1827 года в тихой маленькой квартире на Ленивке, из окон которой открывался вид на Кремлевские соборы, стены и башни, позировал он Тропинину. В июне того же года в «Московском телеграфе» появляется редакционная заметка: «...Русский живописец Тропинин недавно окончил портрет Пушкина... Сходство портрета с подлинником поразительно…»

Портрет Пушкина был написан Тропининым по заказу самого поэта для его друга С.А. Соболевского. Пушкин, живший тогда у Соболевского в доме Ренкевича, в благодарность за гостеприимство, тайком заказывает художнику свой портрет и «в пышной великолепной рамке» подносит его приятелю «в виде сюрприза с разными фарсами».

Дальнейшая судьба портрета складывается драматически. Уезжая за границу, Соболевский оставляет портрет Пушкина у своего приятеля И. В. Киреевского в каменном доме его матери А.П. Елагиной. Братья Киреевские и их мать – известная в Москве семья славянофилов.

Возвратившись спустя пять лет, Соболевский узнает, что портрет украден. Он вспоминает: «…в великолепной рамке был уже не подлинный портрет, а скверная копия с оного, которую я и бросил в окно». Все его розыски не привели ни к чему, так как живописец-копиист за это время умер, успев продать или заложить кому-то тропининский оригинал.

Найти его удается лишь в 1850-х годах – портрет был куплен у некоего старьевщика в Москве в меняльной лавке за 50 рублей известным московским собирателем картин (между прочим, родственником А.С. Пушкина) – директором Московского архива Министерства иностранных дел князем М.А. Оболенским. Когда портрет показали Тропинину, то, как передает Н. Рамазанов, лично знавший художника, он с горечью сказал:

«И тут-то я в первый раз увидел собственной моей кисти портрет Пушкина после пропажи и увидел его не без сильного волнения в разных отношениях: он напомнил мне часы, которые я провел глаз на глаз с великим нашим поэтом, напомнил мне мое молодое время, а между тем я чуть не плакал, видя, как портрет испорчен, как он растрескался и как пострадал, вероятно валяясь где-нибудь в сыром чулане или сарае. Князь Оболенский просил меня подновить его, но я не согласился на это, говоря, что не смею трогать черты, наложенные с натуры и притом молодою рукою, а если де вам угодно, я его вычищу, и вычистил».

Князь Оболенский, прекрасно осведомленный обо всех перипетиях с портретом Пушкина, наложил красные сургучные печати с княжеским гербом на все стороны подрамника с обратной стороны.

Однако в дальнейшем Соболевский, примирившись с потерей, поверил, что произошел несчастный случай, и простил А.П. Елагину. Но затем появились новые свидетельства, позволяющие предположить, что кража подлинника картины и замена его копией были не случайны.

15 мая 1899 года в Большом конференц-зале Академии наук открылась юбилейная пушкинская выставка. Ее организаторами и руководителями были академик Л.И. Майков и молодой ученый-пушкинист Б.Л. Модзалевский. Было собрано более 770 экспонатов, принадлежавших частным лицам и различным учреждениям, – писем, рукописей, книг, вещей Александра Сергеевича, иллюстраций к его произведениям, портретов родных, друзей и даже фотографий современников поэта. Посетители впервые увидели рядом несколько портретов Пушкина.

Внучка Елагиной, М.В. Беэр, представила на выставку якобы подлинный тропининский портрет Пушкина. Она утверждала, что семья Елагиных получила его от неизвестного (опять аноним) помещика, к которому портрет попал после хищения. Беэр тогда еще, по-видимому, не знала, что оригинал найден, а вот в приемочной комиссии кое-кто знал про находку Оболенского.

В зале Академии наук разгорелись споры. Те, кто видел тропининский портрет прежде, находили разницу в прорисовке волос и бакенбард, складок одежды и даже отличие в самом взгляде поэта, менее живом и вдохновенном. И самое главное, некоторые заметили, что отсутствует тропининский перстень-печатка на большом пальце правой руки. Нашлись и те, кто утверждал, что, по слухам, еще в 1850-х годах истинный портрет был куплен князем М.А. Оболенским в Москве у антиквара Бардина, «известного плута и мошенника», и что будто бы сам Тропинин признал его подлинность. Мнения разошлись, но все сходились на том, что если это копия, то копия мастерская. Хотя по воспоминаниям самого Соболевского копия была безобразная и непрофессиональная, и отличить ее от оригинала не представляло никакого труда.

Позднее (видимо, когда внучка Авдотьи Петровны Елагиной убедилась в том, что подлинник действительно сохранился), ей пришлось заявить уже другое:

«Когда Соболевский возвратился и приехал за портретом, то к ужасу и огорчению Авдотьи Петровны объявил, что портрет подменен, что это плохая копия, которую он взять не хочет… Авдотья Петровна очень рассердилась на Соболевского, считая это одной из его причуд. С этой уверенностью и жила бабушка почти сорок лет, когда совершенно неожиданно и таинственно всплыло наружу, что Соболевский был прав».

И все-таки на юбилейной выставке Академии наук была представлена та самая копия, которой когда-то подменили оригинал. Похоже, кому-то очень хотелось, чтобы портрет Пушкина был без еврейского родового кольца-печатки.

Родственники Елагиной явно пытались выдать брошенную Соболевским копию за авторское творение Тропинина. На обратной стороне рамы, в которой копию передали Русскому музею после юбилейной Пушкинской выставки 1899 года, была сделана наклейка, и на ней почерком позднейшего времени написано:

«Портрет Пушкина 1828 раб. худ. Тропинина; снят им с портрета Пушкина его же работы по просьбе Соболевского. Последний уплатил за это Тропинину 500 руб.».

Кроме большого портрета сохранился небольшой этюд, сделанный Тропининым масляными красками, как бы портретный набросок. Чтобы как-то утешить Соболевского, друзья подарили ему этот маленький портрет, приобретенный по случаю. Соболевский подарил его П.М. Третьякову…

Этот тропининский этюд к портрету, выполненный на доске, художник писал с натуры. На обороте доски Соболевский сделал надпись по-французски и более подробно по-русски на бумажной наклейке.

«Пушкин заказал Тропинину свой портрет, который П. подарил Соболевскому. Этот портрет украли. Он теперь у кн. Мих. Андр. Оболенского. Для себя Тропинин сделал настоящий эскиз, который после него достался Алексееву, после Алексеева был куплен Н.М. Смирновым, а после Смирнова (ок. 3 марта 1870 г.) подарили его Соболевскому. Апреля 1870 Соболевский».

Все это очень близкие Пушкину люди. Алексеев Николай Степанович – друг Пушкина по Кишиневу – умер в марте 1854 г., Смирнов Николай Михайлович – муж приятельницы Пушкина А.О. Россет-Смирновой – скончался 4 марта 1870 г. Вероятно, этюд подарила Соболевскому сама Александра Осиповна после смерти мужа. Сергей Александрович Соболевский умер в октябре 1870 г. 

Большой портрет, по мнению не только искусствоведов, но и некоторых современников Пушкина, менее документален, чем этюд. По описанию тех из них, кто видел Пушкина в домашней обстановке непричесанным или небрежно одетым, – в молодости он мало обращал внимания на свою внешность (может быть за исключением ногтей и зубов, которыми занимался регулярно), – этюд очень соответствовал домашнему Пушкину. На портрете-наброске волосы действительно несколько растрепаны, тогда как на большом портрете они приглажены. Здесь и черты лица носят печать явно семитского происхождения Пушкина, которое отмечал антрополог П.Д. Анучин. На большом портрете лицо сделано значительно более «благообразным», более славянским, но Анучин и здесь находил еврейские черты: в прорисовке скул, в губах и т. д. Ученый считал, что антропологическое изучение Пушкина «является необходимым». И далее: «Нельзя игнорировать также тот факт, что как при жизни Пушкина, так и в новейшее время личности, считавшиеся наиболее походившими на Пушкина по типу своих волос и лица, оказывались обыкновенно евреями». Об этом его статья «А.С. Пушкин: антропологический эскиз». (1899 г.)

Таким образом, маленький тропининский портрет можно считать наиболее точным и наиболее верным изображением Пушкина, какое до нас сохранилось.

В 1909 году после долгих мытарств и злоключений большой тропининский портрет попал в Третьяковскую галерею, а затем – в музей Пушкина. Сегодня многие портреты великого поэта хранятся в собрании музея А.С. Пушкина, находящегося в городе Пушкине.

Дальнейшая судьба пушкинского кольца-печатки также полна драматических приключений. После завершения первой пушкинской выставки перстень был возвращен И.С. Тургеневу, который жил тогда во Франции в семье певицы Полины Виардо-Гарсия. В 1883 году русский писатель скончался, так и не выполнив намерения передать пушкинское кольцо в Россию кому-то из живших тогда знаменитых русских писателей. Виардо получила по завещанию Тургенева все его движимое имущество. Сын Жуковского Павел Васильевич обратился к певице с просьбой вернуть кольцо в Россию, мотивируя тем, что он не подарил пушкинское кольцо Тургеневу, а только передал по завещанию отца. Кольцо принадлежит России. Виардо согласилась с просьбой Жуковского и в 1887 году через присяжного поверенного В.Н. Герарда передала перстень в Пушкинский музей Александровского лицея.

Датой основания музея считается 1879 год. Первоначально музей существовал при Императорском Александровском Лицее. Однако численность хранившихся в нем экспонатов быстро увеличивалась, и еще быстрее росла популярность музея. Поэтому было принято решение вывести музей за пределы Императорского Александровского Лицея и построить для него новое здание.

В 1905 году в Петербурге был создан Пушкинский дом, ставший центром российской пушкинистики. В основу собрания Пушкинского дома легла библиотека поэта, приобретенная у его внука в 1906 г. В дальнейшем предметы, связанные с Пушкиным, распределялись примерно поровну между музеем Пушкина при Императорском Александровском Лицее и Пушкинским домом. Объединение коллекций этих организаций произошло в 1917 г.

Сохранилась экспертиза перстня, сделанная в музее:

«Золотой перстень, с восьмиугольной сердоликовой печаткой, на которой вырезаны таинственные письмена и виноградные гроздья, представляет собой еврейскую именную печать с вырезанной раввинским полукурсивом надписью на иврите:

Симха, сын почтенного раби Йосефа умудренного, да будет память его благословенна».

А вот и комментарий Гаевского: эта экспертиза «…дает более верную редакцию перевода, опирающуюся на авторитет двух известных ученых-гебраистов – д-ра А.Я. Гаркави и проф. Д.А. Хвольсона:

«Симха, сын пресвятейшего Иосифа старца, да будет его память благословенна», при чем первый поясняет, что почерк надписи (полукурсивными или раввинскими буквами) и слово «старца» указывают на крымско-караимское происхождение перстня, а второй прибавляет, что надпись была вырезана в конце XVIII-го или в начале XIX-го века. Поэтому выражение «древне-еврейский», подчеркнутое г. Гершензоном, не только палеографически ошибочно, но и не имеет значения в смысле указания на редкость перстня или затруднительность изготовления дубликата в Одессе в те времена».

Прежде всего, хочу обратить внимание на то, что, хотя экспертиза проводилась крупнейшими гебраистами того времени, такими, как Хвольфсон, Гаркави, барон Гинцбург, анализ они проводили не по аутентичному пушкинскому кольцу, а всего лишь по новоделу, изготовленному после кражи с выставки 1880 г. Кроме того, видно, что они находились под влиянием свидетельств Тургенева и его ссылок на Жуковских – отца и сына. Отсюда, по-видимому, стремление дать аргументы в пользу версии кольца-печатки как подарка Елизавете Воронцовой от караимов во время посещения Чуфут-Кале, когда она путешествовала на яхте по Крыму.

Даниил Авраамович Хвольсон, крещёный еврей, один из основателей российской иудаики. С 1855 г. он занимал кафедру «еврейской, сирийской и халдейской словесности» на восточном факультете Санкт-Петербургского университета. Хвольсону принадлежит большая часть переводов Торы, которые были использованы при подготовке издания Библии на русском языке в конце XIX в.

Авраам Яковлевич Гаркави – российский востоковед и гебраист. Действительный статский советник Российской империи. Работал в императорской Публичной библиотеке в Санкт-Петербурге. Печатался в «Санкт-Петербургских ведомостях», Записках Русского археологического общества, Журнале Министерства народного просвещения и в зарубежных изданиях. Автор статей в Еврейской энциклопедии и Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Был членом правления Петербургской еврейской общины. Редактор издательства Русско-еврейского археологического общества.

Первым еврейским высшим учебным заведением в России были Курсы востоковедения барона Давида Горациевича Гинцбурга, открывшиеся в Петербурге в 1907 г. По воспоминаниям современников, «в журнале "Ха-кедем" появилось объявление, гласящее, что Министерство высшего образования разрешило барону Давиду фон Гинцбургу открыть Высшую школу еврейских знаний под названием "Курсы востоковедения" в г. Петербурге. Юдофобское русское правительство не могло допустить, чтобы "неприличное" слово "еврейских" появилось на вывеске высшего учебного заведения, и прикрыло "грех" фиговым "восточным" листком».

Традиционно российская гебраистика уделяла очень большое внимание караимам и караимским источникам. Караимство, как известно, это религиозное течение, возникшее в VIII веке, основной характеристикой которого является отрицание Талмуда, авторитета раввинистических комментаторов и законодателей и поиск ответов на галахические вопросы в буквальной интерпретации слов Торы.

С точки зрения христиан, хотя Ветхий Завет и является Священным писанием, но, по их мнению, у евреев Ветхий Завет как бы «испорчен» Талмудом, точнее, раввинистическими комментариями. Так или иначе, караимский иудаизм для многих христиан положительно отличается от раввинистического и якобы представляет собой чистую ветхозаветную религию. Христианские гебраисты, как и христианские власти, относились к караимству с большой симпатией.

Кроме того в XIX веке караимы полагали себя отдельной тюркской этнической группой. В начале XX века караимы перестали использовать еврейский алфавит для своего языка. Тогда же, в первой половине ХХ века, во многом благодаря деятельности востоковеда и лидера караимов Серайи Марковича Шапшала были введены в оборот многие фантастические теории о происхождении и истории караимов, и начался поиск тюркских языческих корней.

Попытки считать караимов евреями стали для них настоящим проклятием. Им казалось, что талмудисты хотят обратить их в свою веру, уничтожить культурное наследие караимского народа. Но нет худа без добра: интерес царских властей к караимам, свободным от «тлетворного» духа Талмуда, способствовал их освобождению от дискриминационных антиеврейских законов.

Поэтому заявить, что пушкинское кольцо-печатка не еврейское, а караимское, для юдофобской аудитории было большой победой в борьбе за чистоту корней русского национального поэта.

Конечно, нельзя утверждать, что уважаемые ученые гебраисты шли на подлог и искажения фактов в угоду антисемитским настроениям значительной части русского общества. Однако они не видели ничего предосудительного в том, что комментаторы трактовали их экспертизу в пользу крымско-караимской версии, сами-то они ничего такого определенного не писали. Да и кроме того, например, Даниил Авраамович Хвольсон считал возможным креститься в православную веру, во многом оставаясь сторонником иудаизма, а барон Давид Горациевич Гинцбург не стал настаивать на сохранении в названии своих курсов слова «еврейские» и согласился называть их «Курсы востоковедения», хотя это и не соответствовало в точности их целям и программе.

4 мая 1887 г. в газете «Новое время» появилось сообщение:

Расшифровку надписи сделал профессор, академик Д. Хвольсон. Надпись гласит: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память». Почерк свидетельствует о принадлежности перстня ранее какому-то раввину. Происхождение его относится к XVII или началу XVIII века. Сделан, как предполагают, в Чуфут-Кале в Крыму. Перстень представлял крупное золотое кольцо с большим камнем с вырезанной на нем восточной надписью. Такие камни со стихом из Корана на перстнях встречались часто на Востоке.

Оно не вызвало возражений со стороны Хвольсона, хотя и содержало явно сфальсифицированные сведения, взятые из описания пушкинского перстня анонимным посетителем выставки 1880 года.

Вообще при описании принадлежащих Пушкину предметов с драгоценными камнями с самого начала было наделано много ошибок. Например, аметистовый набалдашник трости называли сердоликовым, в браслете путали яшму с бирюзой. Немудрено, что эта путаница в значительной части дошла до наших дней...

Вот одно из описаний перстня по изображению его на тропининском портрете А. С. Пушкина. Экспертиза проведена коллекционером минералов с тридцатилетним стажем, ювелиром А. Яловенко из Челябинска.

«На портрете поэт изображен с двумя перстнями: сердоликовым и кольцом с изумрудным камнем. Я думаю, сердолик (халцедон темно-красных цветов) – на большом пальце А. С. Пушкина.

1. Камень прописан темным цветом, то есть близким к цвету сердолика – темно-кроваво-красному. В любом случае – не зеленым цветом изумруда.

2. При достаточном увеличении фрагмента портрета – кисть руки Пушкина – хорошо видно, что форма каста (оправы) перстня – восьмиугольная, как и описывали очевидцы. Восьмиугольность каста хорошо просматривается и на сохранившемся в музее сургучном оттиске. У перстня же с изумрудом каст отчетливо четырехугольный с закругленными углами.

3. Шинка (само кольцо) перстня – широкая, явно шире, чем у перстня с изумрудом. Последний и в наши дни находится в музее. На сохранившемся рисунке Пушкина (оборот черновика стихотворения "О бедность! Затвердил я наконец...") изображен указательный палец Пушкина с сердоликовым перстнем, но, как указывают специалисты, он надел перстень на указательный палец для удобства рисования. Здесь также шинка широкая, причем ширина ее в обоих случаях (и на портрете, и на рисунке) одинаковая.

4. При внимательном рассмотрении шинки перстня на большом пальце Пушкина видны дефекты холста и красочного слоя (известно, что картина была сильно испорчена и сам Тропинин отказался ее реставрировать), но вполне можно предположить, что на кольце был растительный орнамент, сходный с орнаментом на сердолике. Тогда подтверждается информация посетителя выставки – "крупное золотое кольцо витой формы с большим камнем красноватого цвета и вырезанной на нем восточной надписью". Эту витую форму может придавать кольцу орнамент».

Но может быть, те, кто украл кольцо, сознательно исказили его описание, чтобы спрятать улики? Ведь в этом описании есть и очевидные искажения. И это тогда должно относиться не только к витой форме кольца, а и к «камню красноватого цвета» и другим характеристикам перстня. Таким образом, детали экспертизы, выполненной уважаемыми учеными, не могут не вызывать критику. Особенно сомнительным является указание на древность кольца: устанавливать время его изготовления в таком диапазоне как XVII – начало XVIII века, да еще по дубликату, довольно рискованно, если не сказать хуже.

Тем не менее, все эти сомнения и оговорки по поводу достоверности экспертизы кольца, вообще-то относящиеся к дубликату перстня, серьезно обеспокоили воров настоящего пушкинского кольца-печатки, и они снова организовали похищение, теперь уже копии кольца.

Можно утверждать это хотя бы потому, что рядом с кольцом-печаткой, как на первой пушкинской выставке, так и на второй, а затем и в музее Александровского лицея, находились еще два кольца Пушкина, ювелирная ценность которых несравненно выше (особенно с изумрудным камнем). Эти кольца почему-то не пострадали, а именное древнееврейское кольцо с камнем, не представляющим почти никакой ценности (сердолик – не является драгоценным камнем), украли дважды.

Сообщение о краже в газете «Русское слово»:

«23 марта 1917 г. Сегодня в кабинете директора Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея, обнаружена кража ценных вещей, сохранившихся со времён Пушкина. Среди похищенных вещей находится золотой перстень, на камне которого вырезана надпись на древнееврейском языке».

Стоит обратить внимание на то, что кража произошла из кабинета директора, в то время как «заинтересованные» пушкинисты утверждают, что некий сторож разбил ночью витрину музея и украл выставленные там для демонстрации ценные вещи.

Сегодня в витрине музея А. С. Пушкина под Петербургом посетители могут видеть пустой сафьяновый футляр, копию записки И.С. Тургенева и оттиск на сургуче украденного перстня…

Другие отпечатки камня на бумаге, сургуче и воске, в том числе и сделанные еще Пушкиным хранятся в собрании Музея А.С. Пушкина.

Приложение

ИЗ ПУШКИНСКИХ МУЗЕЕВ

Оттиск перстня-талисмана с футляром для его хранения с автографом И. С.Тургенева:

«Перстень этот был подарен Пушкину в Одессе княгиней Воронцовой – он носил почти постоянно этот перстень, по поводу которого писал свое стихотворение: Талисман. И подарил его на смертном одре поэту Жуковскому. От Жуковского перстень перешел к его сыну, Павлу Васильевичу, который подарил его мне. Париж. Август. 1880. Иван Тургенев». В 1887 г., после смерти И. С. Тургенева, Полина Виардо передала перстень в Пушкинский музей Императорского Александровского Лицея, откуда он был украден. Сохранилось лишь несколько оттисков перстня и футляр для его хранения.

Золото, сердолик. 1810-е гг. Дар князя С. М. Волконского в собрание Пушкинского Дома. Кольцо с сердоликом в 1820 г. во время путешествия по Крыму вместе с семьей генерала Раевского было положено А. С. Пушкиным в лотерею и выиграно одной из дочерей генерала – Марией Николаевной Раевской (в замужестве Волконской). Во время пребывания с мужем-декабристом в Сибири М. Н. Волконская хранила это кольцо, а затем подарила его сыну – М. С. Волконскому, который в 1880 г. подарил кольцо своему сыну – Сергею Михайловичу в год окончания гимназии. В 1915 г. С. М. Волконский передал кольцо в Пушкинский Дом, из которого в 1953 г. оно поступило в фонды Всероссийского музея А. С. Пушкина.

Золото, изумруд. 1-я треть XIX в. Дар Великого Князя Константина Константиновича в собрание Пушкинского Дома. С этим перстнем на руке А. С. Пушкин изображен на известном портрете В. А. Тропинина 1827 г. После смерти Пушкина перстень был подарен его вдовой – Н. Н. Пушкиной – В. И. Далю. В 1880 г. представлен на юбилейной Пушкинской выставке дочерью В. И. Даля – О. В. Демидовой, подарившей перстень президенту Академии наук Великому Князю Константину Константиновичу. В 1915 г. по завещанию Великого Князя перстень был передан в Пушкинский Дом, откуда в 1953 г. поступил в фонды Всероссийского музея А. С. Пушкина.