"Надо чувствовать каждого человека!"

Мыслей безбилетных толкотня...

        Евг.Евтушенко

Действительно, до чего же  трудно разобраться в мыслях и чувствах, которые вызывает уход этого огромного писателя, всегда вызывавшего неоднозначное к себе отношение! Смерть Евтушенко заставила многих покаяться в неспособности при  жизни оценить его  по шкале вечности, не отвлекаясь на его нарциссизм, манеру одеваться, страсть к самоутверждению, на желание «аплодисментов и букетов». Много лет он бывал у нас дома почти каждый день и подолгу. И я, обожавший его стихи, по молодой наивности ждал от него и в общении чего-то значительного, неординарного и даже великого. Теперь мне стыдно за то, что я уподоблялся максималистам, требовавшим от него божественного знака в каждом слове, жесте и поступке. Не в своё ли оправдание писал Пушкин: «Пока не призовёт поэта к священной жертве Апполон...»?. Сила Евтушенко кроме всего в предельно беспощадном  обнажении своих человеческих слабостей перед читателем, в отчаянном призыве не отождествлять его две жизни- творческую и человеческую:

Мы баб любили, водку дули,

Но ярко делали мы дубли

(На смерть Е. Урбанского).

А вот пошляк,
шаман,
впрямь из шутов гороховых.
Ему подай шампань
и баб,
  да и не ромовых!
Но вдруг внутри приказ
прорежется сурово,
и он -
  народный глас,
почти Савонарола.

(Поэзия чадит..)

И гений тоже слабый человек.
И гению альков лукаво снится,
а не одни вода и чёрный хлеб
и роковая ласка власяницы.
И он подвержен страху пропастей,
подвержен жажде нежности властей,
подвержен тяге с быдлом быть в комплоте,
подвержен поножовщине страстей
в неосвещённых закоулках плоти.

(Пушкинский перевал)

Сейчас  оказалось, что и у ранее иронизировавших есть любимые строки Евтушенко, которыми нынче  переполнен интернет.

Как-то он сказал начинающему поэту «Ты пишешь вообще. А надо каждого человека чувствовать!». Вот в чём его пронзительность. Уверен, я не оригинален в том, что уже при первом знакомстве с поэзией Евтушенко,  был поражён: это же про меня! Многие ставили ему в вину слишком частое применение местоимения «Я». Но мы же говорим, оценивая выразительность какого-то стихотворения: так можно написать только о себе!... Только такие , пропущенные через себя, стихи и трогают. Только такие стихи и относятся ко мне, к тебе, к нему, к каждому человеку. И Евтушенко необходимо было чувствовать ответную реакцию этого каждого человека. Он не мог существовать без читателя и даже слушателя, не мог писать «вообще», рассчитывая только на вечность. Бог дал ему талант чтеца – никак не меньший, чем поэтический, и он всё время читал свои стихи – если не с эстрады, то в гостях, причём не только, скажем, у нас дома (я не могу припомнить, чтобы он пришёл и ничего не прочитал, причём всегда по собственной инициативе, часто целые поэмы) или коллегам. У них с моим отцом был общий парикмахер, который рассказывал, что во время стрижки Евгений Александрович читал ему свои стихи. Я присутствовал, думаю, на каждом его концерте. Не могу забыть, как он впервые прочёл на публике эти строки:

Когда-нибудь я всё-таки умру.

Быть может, это будет и разумно.

Надеюсь, что хоть этим я уйму,

Умаслю я умаявшихся уйму.

Не будет хитрой цели у меня,

Но кто-то с плохо сдержанною яростью

Наверно прошипит, что умер я

В погоне за дешёвой популярностью.

И  весь зал начал  стоя скандировать: «Не у-ми-рай-те!». Впечатление было настолько мистическим, что я с тех пор не мог избавиться от фантазии, будто он и вправду  никогда не умрёт потому, что нельзя же обмануть чаянья почитателей. Евгений Евтушенко мог в чём-то обмануться, но сам обманщиком не был. Больше всего его упрекали в непоследовательном отношении к Ленину и его идее. Не смолкают кривотолки о его конформизме, якобы дошедшего до беспредела, иначе, дескать, как же его не ограничивали хотя бы в зарубежных поездках. Ещё как ограничивали! Может быть, как никого другого! Каждая поездка, каждая публикация давались ему с боем, с привлечением авторитетных коллег и поклонников, как отечественных так-и особенно – заграничных! А объяснять его неискренность в верности коммунистической идее тем, что в последствии он от неё отказался, значит не понимать или даже намеренно игнорировать такое понятие, как эволюция сознания, проще говоря, развитие, в данном случае ещё и замедленное полным отсутствием образования. Он и сам это признавал: «Нахватанность пророчеств не сулит». Воспринимающий действительность эмоционально, Евгений Александрович уже и в детстве мог заниматься только тем, что вызывало у него интерес. В «Автобиографии» он пишет, что не понимал, зачем, например, учить языковые правила, если он от природы грамотно писал и говорил. Насколько я могу судить по его рассказам, дело даже не в том, что он не окончил ни школу, ни –  впоследствии – литературный институт, а в том, что он ни там, ни там толком вообще не учился. Находились начинающие поэты, которые по незрелости брали с него пример – мол, необразованность способствует самобытности. Но как же метко он сам  охарактеризовал подобную глупость: «Ведь это тоже самое, что подражать Байрону, искусственно прихрамывая!». Да, бывают такие явления – не учебники для него, а он для учебников. Но тут дело не только в таланте, но и в особой творческой природе. Впрочем, он был феноменальным, энциклопедическим знатоком мировой поэзии. И уж всем известно его подвижничество в области сохранения и пропаганды  отечественного стиха.

  Его ставшее крылатым выражение «Поэт в России – больше, чем поэт!» можно рассматривать ещё и в том смысле, что его стихи – это не только литература. Эмоциональная  насыщенность, афористичность и необыкновенная доступность поэзии Евтушенко – всё это просилось быть  положенным на музыку или преображённым в театральное действо. И не напрасно просилось. Достаточно назвать 13-ую симфонию Д.Шостаковича с «Бабьим Яром» в первой части, его же «Казнь Степана Разина», постановку поэм «Под кожей статуи свободы» Ю. Любимовым в театре на Таганке и «Братской ГЭС» А. Паламишевым в театре на Малой Бронной. Большинство же своих известных песен Евтушенко написал с моим отцом, который и приобщил поэта к этому жанру. И до этого было множество попыток, которые не прекращаются и по сей день, создать песню на уже готовые стихи Евг. Евтушенко. В этом участвовало много композиторов, в том числе и отец. Однако «чистая»  поэзия Евтушенко не укладывалась в жёсткий регламент песенного жанра. Исключение тут, пожалуй, составляет отцовская песня «Идут белые снеги» – и по органичности, и по популярности. Поэт был особенно благодарен Э.Колмановскому  за эту музыку. Хорошо помню, как на вечере, посвящённом юбилею отца, Евтушенко прочёл именно эти стихи с таким окончанием:

Быть бессмертным не в силе,

Но надежда моя:

Если будет Россия,

Значит буду и я, и ты, Эдик, тоже.

 Евтушенко особенно удавались подтекстовки, то есть стихи на уже имеющуюся музыку: «Бежит река», «Вальс о вальсе», «В нашем городе дождь» Э. Колмановского, «Не спеши», «Чёртово колесо» А. Бабаджаняна. Виртуозное владение стихом позволяло ему наполнять песню полноценным содержанием без скидок на труднейшую техническую задачу – уложить текст в прокрустово ложе музыки. Но главное – ему нужен был мощный эмоциональный импульс, который просто какой-то сюжет давал ему редко. Музыка заряжала его гораздо сильнее. Поэтому он редко и неохотно откликался на предложения написать песню к фильму или спектаклю. Чаще всего режиссёр и композитор использовали уже готовые стихи Евтушенко. Наиболее  яркой его театральной работой надо назвать песни к спектаклю «Тиль Уленшпигель», поскольку это был вообще его любимый герой, которому он и раньше посвятил не одно стихотворение. Одна из этих песен (композитор А. Петров), которую я не побоюсь назвать шедевром, приобрела особую популярность. Уже в самом её начале даёт себя знать «парадоксов друг»:

Когда шагают гёзы,

Шагают с ними слёзы,

Шагают с ними слёзы их невест.

Свобода здесь невеста!

Здесь ревновать не место,

А то солдатам это надоест!

  Эту песню особенно выразительно исполнял Эдуард Хиль, за что поэт нежно прозвал его Хиль Уленшпигель...  Евтушенко  с необыкновенной теплотой относился к моему отцу. Ведь мир песни,  который открыл ему Э. Колмановский, кроме всего, принёс Евгению Александровичу  экономическую независимость и значительно приумножил его популярность. А потом отец же  познакомил поэта с А. Бабаджаняном... Первая же песня Евтушенко на папину музыку «Бежит река» приобрела всенародную известность. Безропотно подчиняясь  замечаниям более опытного соавтора, поэт, мне кажется, не так глубоко переживал необходимость  отказаться от богатства своего словаря и других выразительных средств всё той же чистой поэзии, как сам композитор, который вынужден был на этом настаивать. Отец безусловно понимал, что, скажем, первый вариант «Реки»:

Бежит речонка, как девчонка,

Бежит она, меня дразня.

Ах, кавалеров у меня до чёрта,

Но нет любви хорошей у меня.

чисто поэтически много сильней и красочней, чем более гладкий, вошедший в песню:

Бежит  река, в тумане тает

Бежит она, меня дразня.

Ах, кавалеров мне вполне хватает,

Но нет любви хорошей у меня.

Но нельзя же было не считаться с тем, что можно и чего нельзя себе представить в исполнении Людмилы Зыкиной или Ольги Воронец. Можно только посочувствовать отцу, имевшему огромный и многострадальный опыт общения с цепким пропускным аппаратом всесоюзного радио, где он к тому же пять лет проработал редактором, и потому постоянно одёргивавшему Евгения Евтушенко. Тот пишет:

 Будет много дождей, ещё больше печалей («В нашем городе дождь»)

Отец тут же смягчает: Может, будут  печали.

Кстати сказать, исправление сделало возможным появление песни в эфире, но не спасло её от убийственной критики, вплоть до «Правды» и «Советской культуры».

Евтушенко пишет: У нас, конечно, многое дороже.

И наш народ не слишком разодет («Американцы, где ваш президент?»).

Отец поправляет: В газетах пишут: многое дороже и т.д.- имелись в виду американские газеты.

И всё равно их песни не избегали выстрелов теле- и радиоцензуры.

Песня «Коммунары не будут рабами» – уж такая правильная! – была написана к спектаклю «Братская ГЭС» по поэме, изданной в журнале «Юность».  А для радио пришлось переделывать. У них было:

И от нас ни умельцы ловчить или врать,

Ни мещан шепотки, и ни Берия

Не добились неверья в Советскую власть,

Не добились в коммуну неверия.

Оказалось, что на радио и телевидении было запрещено упоминать имя Берии. Пришлось заменить эту строчку гораздо более слабой: Ни предателей всех лицемерие.

Но особенно драматична история создания песни «Хотят ли русские войны?». Никакая оттепель или разрядка не отменяла  задач милитаристского воспитания советского человека. И не было у цензоров более ругательного слова, чем пацифизм. И я видел, как страдал отец, заставляя Евтушенко отказаться, быть может, от лучшей строфы в песне после слов, которые вы знаете (не только за свою страну солдаты гибли в ту войну, а чтобы люди всей земли спокойно ночью спать могли):

Под шелест листьев и афиш

Ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.

Пусть вам расскажут ваши сны

Хотят ли русские войны

 Это не только не прошло бы, но было бы произнесено сакраментальное слово «пацифизм», которое не только решило бы участь песни, но и осложнило бы дальнейшие отношения авторов с радио и телевидением.

Потеря этих строк оказалась невосполнимой. У обескураженного поэта не было сил по-настоящему вдохновиться на замену, он лишь смог выдавить из себя нечто весьма привычное:

Спросите тех, кто воевал,

Кто вас на Эльбе обнимал:

(Мы этой памяти верны)

Хотят ли русские войны?

 И после всего этого, уже зазвучав, песня попала под град  уничтожающей  критики за «опошление гражданственных стихов тангообразными интонациями». Но как раз эта песня сделала навсегда Евгения Евтушенко непотопляемым. Ему могли на какое-то время перекрыть кислород, его могли предавать анафеме, но вот в самый страшный для него час, когда по поводу его изданной в Париже «Автобиографии» была организована подборка писем в «Правду» от возмущённых колхозниц и по учреждениям шли митинги, принимавшие резолюции, резко осуждающие его недостойное поведение, по стране поползли слухи о самоубийстве поэта. Это так перепугало руководителей государства, что было принято совершенно беспрецедентное решение: Евтушенко были выделены средства на посещение ресторанов!!!! Расчёт был на его довольно буйный нрав: именно в ресторанах он обращал на себя внимание, поэтому можно было надеяться таким образом нейтрализовать кривотолки.

Моя мама с Евгением Евтушенко

Отношения Евтушенко с советской песней оставались сложными. Он уставал подчиняться не столько даже цензуре, сколько вообще  тогдашнему  формату жанра. И однажды предложил отцу: давай создадим певца, который будет петь только наши песни. Отец счёл это утопией. Он утверждал, что нет механизма, который заставил бы певца отказывать другим композиторам. Очень жаль. В своё время М. Таривердиеву удалась такая договорённость с дуэтом Г. Беседина-В.Тараненко... Может быть, читатель заметил, что почти всё ныне цитируемое в интернете, написано Евтушенко до перестройки. Он был чисто русским писателем, ему необходимы были страдания и преследования, и самым тяжёлым для него оказалось испытание благополучием и признанием. И лишь когда  тучи опять сгустились и стало понятно, что попутно с коммунистической доктриной начинают уничтожаться моральные ценности вообще, Евтушенко создаёт песню, где стихи достигают самой высокой планки его поэзии, и не только песенной. Я не знаю, что раньше создавалось, музыка или стихи, но такого драматизма, такой глубины и значительности никак нельзя было ожидать и от  Р.Паулса, конечно же, талантливейшего, но всё же больше эстрадного композитора. В песне «Дай Бог!» отразилось как бы отчаяние нескольких поколений,  поверивших в своё счастье, когда стал виден конец коммунистической диктатуры, а затем осознавших кошмар безвременья. Получается, что  дух и этих смутных дней Евтушенко почувствовал и  выразил, как никто другой. И я решительно не принимаю по отношению к нему определение «шестидесятник», как нельзя определить  каким-то десятилением индивидуальность Пастернака, Есенина или Заболоцкого.

Проводы Евтушенко. Переделкино. Фото Игоря Стомахина

 Мне  в этом очерке не удалось ограничиться какой-то одной  гранью Евгения Евтушенко. Очень хотелось просто, без отбора, рассказать как можно больше о том, что знаю или думаю о нём. Мне уже не вспомнить, кто на какой-то вечеринке у нас дома перефразировал песню «В нашем городе дождь!», но более точно мне бы закончить не удалось:

Будет также всё бить

Дождь по крышам и веткам.

Будут люди любить и любить

Под стихи Евтушенко....